Черепаший вальс
Шрифт:
— Вам виднее…
Жозиана, казалось, думала совсем о другом.
— Жалко, что вы не хотите встретиться с мадам Сюзанной. Она предсказала смерть вашего мужа. «Зверь с зубастой пастью…» Его ведь крокодил сожрал, так?
— Я сама так думала, но вот недавно в метро…
И Жозефина рассказала все. Про человека в красной водолазке, со шрамом и закрытым глазом, которого видела в метро, про открытку из Кении. Она полностью доверилась Жозиане. Та внимательно слушала, не сводя с нее ласковых, добрых глаз и задумчиво поглаживая белое жабо.
— Думаете, мне привиделось?
— Нет…
— Да уж! Единственная незаурядная вещь, которая с ним случилась в жизни.
Жозефина нервно рассмеялась — и, смутившись, осеклась.
— Может, она правда его видела в пасти крокодила, но он не умер? — предположила Жозиана.
— Думаете, он сумел вырваться?
— Тогда было бы понятно, откуда закрытый глаз и шрам…
Жозиана на мгновение задумалась, потом, словно вдруг что-то поняв, воскликнула:
— Так вот зачем вы искали эту женщину, Милену!.. Спросить, нет ли у нее каких-нибудь известий о нем?
— Она была любовницей моего мужа. Если он нам написал, то ей наверняка написал тоже. Или позвонил…
— Я знаю, что она недавно звонила Марселю. Она часто говорит о ваших девочках. Спрашивает, как у них дела. Узнала у него ваш адрес, чтобы послать поздравительную открытку.
— Она чтит традиции. Я заметила, что таким вещам чаще придают значение, когда живут за границей. Во Франции об этом обычно забывают. Значит, у Марселя есть ее адрес…
— Он записал его на бумажке, сегодня утром мне показывал. Боялся, что забудет вам его дать.
Она встала, поискала на столике у изголовья кровати, нашла какой-то листок, взглянула на него и протянула Жозефине.
— По-моему, это он. Во всяком случае, это у Марселя были последние сведения о ней. Она ему иногда звонит, когда у нее какие-то проблемы…
— И вам это не нравится?
Жозиана улыбнулась и пожала плечами.
— Она хитрая девица… Вот я ей и не доверяю. Знаете, большие деньги всем к лицу… И мой плюшевый мишка в веночке из банкнот покажется прекрасным, как Аполлон!
На обратном пути — Филипп отвез их домой — Жозефина сказала, что ей очень понравилась Жозиана. Раньше, забегая изредка в контору Марселя на проспекте Ниель, она видела в ней всего лишь секретаршу — ну, сидит за столом какая-то женщина и жует жвачку. В придачу мать называла ее не иначе, как «эта грязная секретутка», — злобно, словно выплевывая каждый слог. Поэтому к образу манекена из приемной добавился другой: доступной, продажной, размалеванной куклы. А все наоборот, вздохнула она. Она добрая, мягкая, внимательная. Нежная.
Ширли и Гэри пошли прогуляться по кварталу Маре. Она возвращалась домой с Филиппом, девочками и Александром. Филипп молча вел большой седан. По радио передавали концерт Баха. Александр и Зоэ болтали на заднем сиденье. Гортензия тихонько поглаживала конверт с двумястами евро. Мокрый снег шлепался на лобовое стекло мутными кляксами, а дворники мерно и неотвратимо стирали их.
За окном проплывали озябшие деревья, увешанные яркими лампочками — рождественская иллюминация Елисейских Полей
Теплая, ласковая рука Филиппа легла на ее руку, погладила. Она сжала в ответ его пальцы — но тут же высвободилась, испугавшись, что заметят дети.
В холле они столкнулись с Эрве Лефлок-Пиньелем: тот бежал за своим сыном Гаэтаном с криком: «Вернись, вернись не-мед-лен-но, я сказал немедленно!» Он промчался мимо них, не останавливаясь, распахнул дверь и выскочил на улицу.
Они прошли через холл, вызвали лифт.
— Видал, какой встрепанный? — прошептала Зоэ. — А обычно весь из себя такой важный!
— Вид у него вообще малахольный, не хотел бы я быть на месте его сына, — чуть слышно ответил Александр.
— Тихо, они возвращаются! — прошипела Гортензия.
Эрве Лефлок-Пиньель шагал по просторному холлу, волоча сына за воротник рубашки. Он остановился у большого зеркала и заорал:
— Посмотри на себя, маленький засранец! Я запретил тебе к ней прикасаться!
— Но я просто хотел, чтобы она прогулялась! Она тоже скучает, даже она! У нас все дохнут со скуки! Никому ничего нельзя! И меня достали эти одинаковые цвета, я хочу носить рубашки в клетку! В клетку!
На последних словах он уже кричал. Отец сильно встряхнул его, чтобы заставить замолчать, и мальчик в испуге закрылся от него руками. При этом на пол упал какой-то круглый коричневый предмет. Эрве Лефлок-Пиньель завопил:
— Смотри, что ты сделал! Подними сейчас же!
Гаэтан наклонился, поднял круглую штуку и, стараясь не приближаться — вдруг ударит — протянул ее отцу. Эрве Лефлок-Пиньель схватил ее, ласково положил на ладонь и погладил.
— Она не двигается! Ты убил ее! Ты ее убил!
Он склонился над штукой и тихо заговорил с ней.
Жозефина, Филипп и дети наблюдали всю сцену в зеркале, оставаясь незамеченными. Филипп знаком приказал не шуметь. Они побыстрей скрылись в подъехавшем лифте.
— Во всяком случае, это тот самый Лефлок-Пиньель, которого я знал. Ни капли не изменился. Господи, до чего иногда доходят люди! — сказал Филипп, закрывая за собой дверь квартиры.
— Люди доходят до ручки, — вздохнула Жозефина. — Всюду сплошная агрессия. Я каждый день ее чувствую — на улице, в метро… мы словно совсем перестали выносить друг друга. Жизнь давит нас, как каток, и мы уже готовы толкнуть под него ближнего, лишь бы самому уцелеть. Заводимся из-за любого пустяка, готовы друг другу горло перегрызть. Страшно… Раньше я так не боялась.