Черепаший вальс
Шрифт:
— Да почему же? Всегда можно наверстать, это точно, как дважды два — четыре!
— Это даже я знаю…
И Жозиана, успокоившись, шутливо пихнула Жозефину в бок. Та от удивления замешкалась — и дала сдачи.
Так они подружились.
Сидя на кровати и застегивая одинаковые блузки с жабо, они говорили обо всем на свете. О маленьких детях и детях взрослых, о мужчинах, которых считали большими и сильными, а они оказались маленькими и слабыми, и о том, что случается и наоборот. О, эти разговоры ни о чем… Просто чтобы узнать друг друга,
— Хорошо у вас…
— Спасибо, — сказала Жозиана. — Знаете, я побаивалась этого обеда. Не хотела с вами встречаться. Я вас представляла совсем не такой…
— А какой? Вроде моей матери? — улыбнулась Жозефина.
— Да, я недолюбливаю вашу мать.
Жозефина вздохнула. Она не хотела плохо говорить об Анриетте, но при этом вполне понимала чувства Жозианы.
— Она обращалась со мной как со служанкой!
— Вы очень любите Марселя, правда? — вполголоса спросила Жозефина.
— О, да! То есть полюбила-то не сразу. Он был слишком нежный, мне прежде приходилось иметь дело со злыми, грубыми людьми. В благородство я не верила. А потом… у него такая чистая душа, что я под его взглядом будто в роднике отмываюсь. Он все мои беды с меня смыл. От любви я стала лучше, добрее.
Жозефина подумала о Филиппе. Когда он смотрит на меня, я чувствую себя могучей, прекрасной, отважной. Ничего больше не боюсь. Десять с половиной минут счастья… она непрерывно прокручивала в голове фильм о поцелуе над индейкой.
Она покраснела и вернулась мыслями к Марселю.
— Он так долго был несчастен с моей матерью… Она ужасно с ним обращалась. Мне было больно за него. Да и мне куда лучше живется с тех пор, как я перестала с ней общаться.
— Давно?
— Уже года три. Как раз когда ушел Антуан…
Жозефина вспомнила отвратительную сцену дома у Ирис: мать тогда просто раздавила ее своим презрением. Бедная моя дочь, не способна ни мужа удержать, даже такого жалкого, ни денег заработать, ни добиться успеха, как же ты теперь будешь выкручиваться одна с двумя детьми? В тот вечер Жозефина взбунтовалась. Выплеснула все, что накопилось в душе. С тех пор они ни разу не виделись.
— А моя мать умерла. Если такую можно назвать матерью… Ни ласки, ни поцелуя, одни тычки да ругань! Но на похоронах я плакала. Горе, оно как любовь, контролю не поддается. Перед открытой могилой на кладбище я думала о том, что это была моя мать, что какой-то мужчина любил ее и сделал ей детей, что она смеялась, пела, плакала, надеялась… Она вдруг стала для меня человечней.
— Знаю, я иногда говорю себе то же самое. Что надо бы помириться, пока не поздно.
— Вы с ней поосторожней! Так окрутит, живо в дураках останетесь…
— Я и так всю жизнь в дурах живу.
— Ну нет! — запротестовала Жозиана. — Это не про вас! Я читала вашу
Жозефина улыбнулась.
— Спасибо. Почему я вечно в себе не уверена? Может, это такая женская болезнь, а?
— Наверное, я знаю мало мужчин, которые в себе сомневаются… или они умеют это скрывать.
— Можно задать вам нескромный вопрос? — спросила Жозефина, глядя в глаза Жозиане.
Жозиана кивнула.
— Вы собираетесь с Марселем официально пожениться?
Жозиана удивленно поглядела на нее, потом резко мотнула головой.
— Зачем нам себя окольцовывать? Чай, не голуби!
Жозефина рассмеялась.
— А теперь моя очередь задать нескромный вопрос, — объявила Жозиана, хлопнув ладонью по покрывалу. — Если вам неприятно, не отвечайте, ладно?
— Ладно, — сказала Жозефина.
Жозиана набрала побольше воздуху и выпалила:
— Вы любите Филиппа, да? И он вас, это уж точно.
Жозефина подскочила как ужаленная:
— А что, так заметно?
— Ну, во-первых, вы очень похорошели… А это значит, ищи мужчину! Где-то рядом прячется в засаде.
Жозефина покраснела.
— А потом, вы так стараетесь не смотреть друг на друга, ни словом не перемолвиться, что хочешь не хочешь, а заметишь! Попробуйте вести себя естественно, будет не так бросаться в глаза. Я за ваших дочек беспокоюсь, мне-то он нравится, такому можно доверять. А уж красавец! Прямо пальчики оближешь!
— Он муж моей сестры, — выдавила Жозефина.
Я только это и твержу, когда говорю о нем. Пора бы придумать что-нибудь новенькое! Так ведь и имя его забуду, останется только «муж моей сестры».
— Тут уж ничего не поделаешь! Любовь приходит, не постучавшись. Она пронзает, лезет напролом, сметает все на своем пути… К тому же, глядя на вас, трудно заподозрить, что вы вешались ему на шею!
— Нет, конечно!
— Наоборот, изо всех сил давали задний ход!
— И до сих пор даю!
— Глядите, не перестарайтесь! Ведь если все развалится, заново не склеишь!
— А если это будет продолжаться, я сама развалюсь на части.
— Да ладно вам, в жизни так мало радостей, не надо все усложнять! Я спрошу про вас у мадам Сюзанны. Оставьте мне прядь волос, она ее потрогает и скажет, получится у вас или нет.
И Жозиана принялась расписывать таланты и добродетели мадам Сюзанны. А Жозефина — отнекиваться и морщить нос: нет-нет, я, знаете, не люблю гадалок.
— Ох, она бы обиделась, если бы ее назвали гадалкой. Она — ясновидящая.
— И потом, я не хочу все знать наперед. Неизвестность так прекрасна…
— Да вы в облаках витаете… Ладно! Я вас понимаю. Только будьте осторожны с девочками. Особенно с младшей, она прямо укусить готова.
— Да, что называется, переходный возраст. В самом разгаре. Остается только перетерпеть это несчастье! По Гортензии знаю. Однажды вечером они засыпают пухлыми ангелочками, а утром просыпаются чертями рогатыми.