Через двадцать лет
Шрифт:
Долго стояла на выходе из архива, прижимая к груди ещё тёплые копии документов. Мимо кто-то проходил, спускаясь и поднимаясь по лестнице, пару раз к девушке обратились не то с вопросом, не то с участливым комментарием. Она ни на что не реагировала, просто стоя, глядя перед собой и думая о злосчастной последней строчке.
Двадцать один год…
Как это случилось? Как это вообще возможно? Разве люди умирают вот так, в расцвете лет, не успев толком ни жизнь повидать, ни карьеру сделать,
Ах нет, подобие семьи создано было.
Спустившись с лестницы, Эрика неуклюже запихнула документы в сумку и побрела вперёд. Она не плакала и не кричала, она с трудом представляла, как горевать по человеку, которого никогда в жизни не видела. Вроде отец, вроде совсем родной, но, в то же время, абсолютно далёкий… Вроде издавна был где-то, ждал, терпел годы разлуки… А выходит, это она терпела и ждала? Напридумывала версий счастливого воссоединения, которого теперь нет?
Выходит, зря прилетела?
Новый этап поисков, ага… Какое странное и нелепое чувство – тосковать по незнакомцу. Эрика вспомнила, что несколько лет назад, учась в университете, рассматривала вероятность печального исхода и невольно его допускала. Не хотела верить – но допускала. Однако Джимми в теориях был старше – ему хотя бы сорок успевало стукнуть, он вбирал немногое, предлагаемое жизнью, а потом тихо уходил…
Что он мог вобрать в двадцать один, чёрт возьми?!
В ближайшей кафешке, на название которой взор не упал, Эрика сделала то, чего не позволяла себе года три – заказала банальное холодное пиво. Она не хотела напиваться, как напиваются в кино и сериалах, и не была уверена, что вообще сумеет, учитывая, какое препротивное пиво досталось. С другой стороны, мужчины не зря ищут истину на дне бутылки. Эрика бы дорого дала, чтобы на один день стать таким вот мужчиной. Она разложила на столике помятые бумаги, вновь и вновь перечитывая сведения и терзая себя.
Лили Роджерс. Клайв Роджерс. Джимми Роджерс.
Она не знала и бабушку с дедушкой, привыкнув к тому, как Элинор с её лингвистической прямотой, вездесуща и затмевает целое поколение. Она жалела, что старших Роджерсов нет в живых – не у кого расспросить об их сыне. Некому явиться долгожданной (или не очень) внучкой. Что за люди они были? Как познакомились? Какие танцы любили? Как относились к ребёнку? Ушедшая в никуда пара… То ли пиво начинало действовать, то ли настроение требовало философии: Эрика подумала, до чего это, в сущности, страшно – пережить детей и оставить после себя лишь ворох бумажек и плиты на Верхнем кладбище.
Где оно, это кладбище? Почему Верхнее? Может, съездить туда? Представив, как, продуваемая ветром и опутанная алкогольными градусами, она отправится плутать среди могил, девушка решительным залпом допила горькое пойло. Нет, не сегодня. Точно не сегодня. Двух потрясений для одного дня многовато. Хватит и того, что Джимми дочку не дождался. Лучше потом, позднее – заодно и маме сообщит, как храбрости прибавится.
Ёжась, она вышла из кафе. Не дождался Джимми, конечно… Было больно от обретения и мгновенной потери бабушки с дедушкой, но потеря
Эрика за всю жизнь столько не передвигалась пешком, как за тот долгий, бесконечно тоскливый день. Возвращаться в пустую аккуратненькую квартирку ради одинокого томления не хотелось. Девушка прошла по торговым центрам, не глядя в витрины, купила билет на какой-то киносеанс и, не досмотрев и трети фильма, покинула зал. Спускалась в метро и поднималась наружу, когда казалось, что воздуха не хватает. Нашла университет Хоуарда и трясущимися руками сделала пару снимков – на каждом из них хотелось подписать «Для несостоявшейся истории». Побродила вдоль закрытых на зиму фонтанов и едва не грохнулась в один из них, неловко присев на бортик. Она не искала переулок Брикброук намеренно – он сам выплыл из вереницы уличных поворотов и указателей. Узкий, как рыбная консерва, он консервами и вонял – возможно, благодаря мусорным контейнерам, прятавшимся в глубине. Дома стояли так близко друг к другу, что свободно можно было протянуть бельевые верёвки, канаты, морские лесенки или оптику для подсматривания за соседями. Слева, из окна третьего этажа, с любопытством высовывался усатый тип, куривший по ветру.
– Привет, симпатяшка! – крикнул он и отсалютовал сигаретой. Разрываясь между желанием поскорее уйти и желанием остаться, Эрика прошла вперёд. Весёленькая композиция… Внутрь пробираться совсем не улыбалось, хватит и того, что усатый продолжал пялиться и посвистывать. Эрика сравнила оба дома, прикидывая, что Джимми всё-таки обретался в правом, согласно адресу. Где-то на четвёртом этаже.
«А может, он и умер там?» - предположил внутренний голос. Девушка вздрогнула, едва не уронив сумку, и поняла, что гипотеза не лишена смысла. Умер в этом самом переулке… Машина сбила? Напали? Несчастный случай?
Самоубийство?
Вытащенная, было, камера, отправилась назад, к документам. Эрика чувствовала, что ни за какие сокровища мира не хочет фотографировать. Только не захудалое и убогое место, с которым теперь может ассоциироваться жизнь отца. Нет, оно ей не нужно, пускай и несёт воспоминания. Лучше запечатлеть папу таким, как на единственном фото – счастливым и полным жизни. Запомнить его и забыть то, что теперь искать некого.
* * *
– Эгей, я дома! Всё нормально? Что за запах, будто у нас бомбардировка авокадо в целом районе? – Мелли, счастливая и отдохнувшая, впорхнула в квартиру, как и обещала, только следующим вечером. Непрогремевшая гроза уже закончилась, уступив место тишине, квартира не распалась и не взорвалась. Вещи стояли на своих местах, но на приветствие никто не откликался.
Снимая обувь, девушка прошла по коридору и подёргала носом. Источник авокадо наверняка притаился в кухне, однако вторая спальня была ближе, да и свет там не гасили. Притормозив на пороге, Мелли окинула взглядом владения соседки: работавший без звука телевизор на спортивном канале, горевшие бра. Разложенный диван, на котором лежало несметное количество бумажных самолётиков формата А4, притом с текстовыми узорами. Развернув один, девушка пробежалась по строкам, тут же узнавая отрывок из пьесы.