Через мой труп
Шрифт:
— Хорошие фотографии, — сказал я и сделал глоток из своего бокала.
Ханна хлопотала на кухне, готовя праздничный обед. Нильс сидел в своем любимом кресле.
— Да-а, — немного погодя, откликнулся он, — я купил цифровой аппарат последней модели.
— Как там у них дела? Все в порядке?
— Конечно, — поспешно ответил он. — Все прекрасно.
Я нагнулся к фотографии, стараясь получше рассмотреть какую-то тень на лице Матильды.
— А обо мне они когда-нибудь спрашивают? — будто бы невзначай спросил я.
— Э-э-э… — отец замялся. Было
Возникла неловкая пауза. Потом я спохватился и задал вопрос о новом фотоаппарате. Нильс с удовольствием подхватил тему и начал рассказывать обо всех фантастических функциях, которыми обладает его новое приобретение. Я же продолжал рассматривать фотографии, благополучно пропустив мимо ушей большую часть его разглагольствований.
За обедом мы говорили об их предстоящей поездке и о книгах. Родители уже выбрали для себя те выступления и интервью, которые хотели посетить на книжной ярмарке, а также вынашивали планы покупки там разных новейших путеводителей. Коснулись мы и некоторых последних книг, прочитанных нами за прошедший год, а под конец отец разразился довольно длинной саркастической лекцией на тему современных методов преподавания литературы в школах.
Разговоры о книгах, после издания которых в реальном мире не происходило ничего похожего на разного рода насилие и убийства, доставляли мне истинное удовольствие. Гастрономические изыски матери в виде фирменного жаркого из говяжьей грудинки помогли отодвинуть на задний план все тяжкие мысли о невольной причастности к гибели Моны Вайс, а остатки тревоги растворило изрядное количество выпитого за столом прекрасного «Бароло» [25] — второго из объектов капиталовложений моих родителей после их выхода на пенсию. Пара солидных рюмок коньяка к десерту окончательно закрепили успех. В конце обеда все мы были уже слегка пьяны.
25
«Бароло» — итальянское вино.
По сложившейся в доме традиции отец приступил к исполнению своей почетной обязанности — мытью посуды — занятию, которое, в общем-то, было ему по душе. Родителям никогда и в голову не приходила мысль о покупке посудомоечной машины, причем вовсе не из скупости и не потому, что она была им совсем не нужна. Просто Нильс получал своего рода удовлетворение, самостоятельно споласкивая тарелки.
Мы же с Ханной настолько объелись, что продолжали смаковать остатки коньяка, не в силах подняться из-за стола. В конце концов мы обсудили все известные нам новые книги, и в беседе возникла пауза.
— А девочки и вправду неплохо выглядят, — сказал я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
Мать улыбнулась.
— Они такие славные, — сказала она. — Этим летом они провели у нас в поместье целую неделю.
—
— Выросли, — усмехнулась она. — Детям свойственно быстро расти.
Я поднес свою рюмку к носу и с наслаждением вдохнул аромат коньяка:
— Обо мне спрашивают?
Улыбка матери погасла. Она посмотрела мне прямо в глаза:
— Будь так добр, не начинай. — В ее взгляде читалась чуть ли не мольба.
Я пожал плечами.
— Просто мне хотелось знать, они совсем забыли меня или пока еще нет, — попытался как можно спокойнее объяснить я.
— Ну конечно же, Франк, они тебя не забыли.
— Так, значит, все-таки спрашивают? — Голос мой прозвучал чуть более требовательно.
— Оставь, — опять попросила мать.
— Просто ответь, да или нет.
Ханна внимательно посмотрела на меня и снова улыбнулась.
— Разумеется, иногда они спрашивают о тебе, Франк, — со вздохом сказала она наконец. — Особенно старшая. Да ты наверняка и сам можешь себе представить, каково девочке-подростку жить с неродным отцом.
— Ты что, имеешь в виду…
— Бьорн — хороший отец, — решительно перебила Ханна. — Это просто самый обычный подростковый протест.
Мы дружно сделали по глотку коньяка.
— Ну и что вы ей рассказываете? — спросил я.
— Все, Франк, хватит!
— Просто мне хочется знать, что вы говорите моей дочери, когда она задает вопросы об отце. — Я слегка повысил голос. — Что-то ведь вы ей говорите, не так ли?
— Франк…
— Или просто сворачиваете тему? — Я чувствовал, что потихоньку начинаю закипать. В немалой степени этому способствовали и пары алкоголя. — Что, у вас за столом не принято говорить о папе Франке?
Ханна медленно покачала головой. Глаза ее влажно заблестели.
— Ну так как все же? Не молчи. Вы что, рассказываете ей, что я уехал?
— Франк, милый…
— Или, может, умер?! — Я издал короткий смешок.
— Успокойся, сынок. — По-видимому, наша перепалка стала слышна на кухне, и на пороге появился отец. На нем был полосатый передник, в мокрых руках — кухонное полотенце. Видно было, что сейчас ему больше всего хочется поскорее вернуться к грязной посуде.
Я встал и поднял руки, показывая, что, дескать, сдаюсь.
— Я всего лишь хотел узнать, что вы рассказываете обо мне дочери.
По щекам Ханны потекли слезы.
Я не понимал, почему она плачет. В самом деле, ведь не ее же лишили права видеть собственных детей. Наоборот, она могла, когда захочет, встречаться с моими дочками, играть с ними, утешать их, петь для них, баловать как угодно.
Я грохнул кулаком по столу так, что оба они вздрогнули:
— Ну, так что вы мне скажете?!
— Что ты больной! — выкрикнула Ханна.
Я в изумлении уставился на нее.
— Что ты от нас хочешь? — продолжала она. — Нет, Франк, ты действительноболен. Тебе нужна помощь. Что мы, собственно, можем сказать? Она уже достаточно взрослая девочка, чтобы понимать, что такое запрет. — Мать закрыла лицо руками.