Через реку

Голсуорси Джон

– Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек.

– Не сомневаюсь.

И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа:

Как широка река, как берег крут! Что ждёт за нею – отдых иль скитанья? Искать ли тучных пастбищ или тут, На скудной

почве, длить существованье?

Но лицо её хранило то выражение отрешённости, маску которой, как знала Клер, не стоило и пытаться приподнять.

Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, – занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на её близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это её клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни – сущая безделица, всё равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность.

Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, её дядя и тётка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорблённых в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения.

Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей, уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся её семья, и хотя девушка порой думала, что люди, на чьё благо он трудится, вероятно, счастливее, чем он сам, она безотчётно верила, что он живёт подлинно реальной жизнью в мире, где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери высказался более определённо:

– В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота – копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочёл бы, чтобы она серьёзно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.

– Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, – вполголоса бросила Динни. – Дайте ей только время.

Хилери улыбнулся:

–

Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества холодные, слабые, близорукие: они всегда во всём видят самое худшее. За настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в вопросах пола. Это неопрятно.

– По-моему, вы несправедливы к Клер, – со вздохом возразила Динни. У неё были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.

– Ну, – проницательно заметил Хилери, – я вижу, ты могла бы коечто порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих мальчиков поехать, а власти – дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за завтраком.

Сказав это, он вошёл с Динни в здание вокзала и проследовал к ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма товарищей и время от времени повторяя:

– Что? Мы приуныли? Ну, нет!

Они приветствовали Хилери возгласами:

– Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?

Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.

– Эх, что бы вам с нами поехать!

– Я не прочь бы, Джек.

– Расставайтесь-ка со старой Англией!

– С доброй старой Англией!

– Сэр!..

– Слушаю. Томми.

Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным интересом, который проявляли к ней уезжающие.

– Динни!

Девушка приблизилась к вагону.

– Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.

Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам, сдёрнувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.

Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери, чувствуя, что у неё перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам, высовывавшимся из окна.

– Вечером у них уже начнётся морская болезнь, – заметил Хилери. – Это хорошо. Она – лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.

Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины замолчали. Затем судья спросил:

– Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до начала этого неприятного дела?

– Никакой, дядя.

– Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мёртвой точке в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?

– Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не соответствует истине.

Судья поморщился: