Через реку

Голсуорси Джон

Он посмотрел на неё таким же взглядом, каким спаниель Фош встречал её после долгого отсутствия:

– Значит, в четверть десятого на моей машине…

На другой день, когда она уселась с ним рядом в автомобиле, он спросил:

– Опустить верх?

– Пожалуйста.

– Динни, это прямо как сон!

– Хотела бы я, чтобы мои сны были такими же лёгкими, как ход у вашей машины.

– Вы часто их видите?

– Да.

– Приятные или дурные?

– Обыкновенные – всего понемногу.

– А бывают повторяющиеся?

–

Один. Река, которую я не могу переплыть.

– А, знаю. Другие видят экзамен, который никак не выдержать. Сны безжалостны: они нас выдают. Были бы вы счастливы, если бы смогли во сне переплыть реку?

– Не знаю.

Они помолчали, затем он сказал:

– Эта машина новой марки: скорости переключаются совсем подругому. Но вы, наверно, не интересуетесь автомобилями?

– Я просто ничего в них не понимаю.

– А ведь вы несовременны, Динни.

– Да. У меня всё получается хуже, чем у других.

– Кое-что у вас получается лучше, чем у любого другого.

– Вы имеете в виду моё умение подбирать букеты?

– И понимать шутку, и быть такой милой…

Динни, убеждённая, что за последние два года она была чем угодно, только не милой, не ответила и сама задала вопрос:

– В каком колледже вы были, когда учились в Оксфорде?

– В Ориеле.

И разговор опять иссяк.

Сено было уже частично сметано в стога, но кое-где оно ещё лежало на земле, наполняя летний воздух благоуханием,

– Боюсь, – неожиданно признался Дорнфорд, – что мне расхотелось идти к мессе. Мне так редко удаётся побыть с вами, Динни. Поедем лучше в Клифтон и возьмём лодку.

– Да, погода такая, что грех сидеть в помещении.

Они взяли влево, миновали Дорчестер и возле Клифтона выехали к склону извилистой реки. Вышли из машины, наняли плоскодонку, немного проплыли и пристали к берегу.

– Отличный пример того, как осуществляются благие намерения, – усмехнулась Динни. – Намечаем одно, а получается совсем другое, правда?

– Конечно. Но иногда так даже лучше.

– Жаль, что мы не прихватили с собой Фоша. Он готов ездить в чём угодно, только бы ему сидеть у кого-нибудь в ногах и чтобы его посильнее трясло.

Ни здесь на реке, где они провели около часа, ни потом они почти не разговаривали. Дорнфорд словно понимал (хотя на самом деле не понимал), что в этой дремотной летней тишине, на воде, то залитой солнцем, то затенённой деревьями, он становится девушке гораздо ближе, чем раньше. Динни действительно черпала успокоение и бодрость в долгой лени этих минут, когда слова были не нужны, а тело каждой порой вбирало в себя лето – его благоухание, гул и неспешный ритм, его беспечно и беспечально парящую зелёную душу, чуть слышное колыхание камышей, хлюпанье воды и дальние зовы лесных голубей, доносящиеся из прибрежных рощ. Теперь она понимала, насколько права была Клер: с Дорнфордом в самом деле можно молчать.

Когда они вернулись в поместье, Динни почувствовала, что ей не часто выпадали на долю такие же

молчаливые и отрадные утра, как это. Но она видела по глазам Дорнфорда, что между его словами: "Благодарю, Динни, я замечательно провёл время", – и его подлинными переживаниями – огромная дистанция. Его умение держать себя в узде казалось ей прямотаки сверхъестественным. И, как всегда бывает с женщинами, сочувствие скоро сменилось у неё раздражением. Всё, что угодно, – только не эта вечная принуждённость, идеальная почтительность, терпение и бесконечное ожидание! Если все утро она провела с ним вместе, то всю вторую половину дня старалась избегать его. Глаза Дорнфорда, смотревшие на неё с грустью и некоторой укоризной, только усиливали раздражение Динни, и она изо всех сил притворялась, что ничего не замечает. "Экая вредная!" – сказала бы её старая няня шотландка.

Пожелав ему спокойной ночи у лестницы, она с искренней радостью заметила, какое растерянное у него лицо, и с не меньшей искренностью обозвала себя скотиной. Она ушла к себе в странном смятении, злясь на себя, на него, на весь мир.

– А, чёрт! – пробормотала она, нащупывая выключатель.

Тихий смех заставил её вздрогнуть. Клер в пижаме курила, забравшись с ногами на подоконник.

– Не зажигай, Динни. Иди сюда и посиди со мной. Давай подымим в окно.

Три настежь распахнутые рамы смотрели в ночь, простёртую под синим ворсом неба, на котором трепетали звезды. Динни выглянула в окно и спросила:

– Где ты пропадала с самого завтрака? Я даже не заметила, как ты вернулась.

– Хочешь сигаретку? Ты что-то нервничаешь.

Динни выдохнула клуб дыма.

– Да. Я сама себе противна.

– То же было и со мной, – тихо отозвалась Клер, – но теперь стало легче.

– Что ты для этого сделала?

Клер снова рассмеялась, и смех прозвучал так, что Динни немедленно задала вопрос:

– Ездила к Тони Круму?

Клер откинула голову, обнажив белую шею:

– Да, дорогая, я побывала у него вместе с нашим фордом. Мы подтвердили правоту закона, Динни. Тони больше не похож на обиженного сиротку.

– О! – сказала Динни и снова повторила: – О!

Голос у сестры был такой тёплый, томный, довольный, что щеки девушки вспыхнули и дыхание участилось.

– Да, как любовник он лучше, чем как друг. До чего же всеведущ закон, – он знал, чем мы должны стать. А в коттедже у Тони после ремонта очень мило. Только надо переделать камин на втором этаже.

– Значит, вы теперь поженитесь?

– Как можно, дорогая! Нет, сперва поживём в грехе. Потом посмотрим, а пока что приятно проведём время и все хорошенько обдумаем. Тони будет приезжать в город в середине, а я к нему – в конце недели. Словом, все как по закону.

Динни рассмеялась. Клер внезапно выпрямилась и обхватила руками колени:

– Я давно уже не была так счастлива. Нехорошо мучить людей. Женщина должна быть любимой, – она в этом нуждается. Да и мужчина тоже.