Через реку
Шрифт:
– По-моему, у меня теперь только одно дело – как-нибудь и гденибудь просуществовать.
– Мне ли не знать, что вы чувствуете! Но всё-таки не поддавайтесь отчаянию. Обещаете? До свиданья, мой дорогой, я тороплюсь.
Девушка поднялась и крепко пожала ему руку.
Придя к Дорнфорду, она застала там отца, Клер и "очень молодого" Роджера.
У Клер было такое лицо, словно случившееся произошло не с нею, а с кем-то другим.
Генерал расспрашивал адвоката:
– Сколько составят издержки, мистер Форсайт?
– Думаю, что около тысячи.
– Тысяча фунтов за то,
"Очень молодой" Роджер взял понюшку.
– Ну, – объявил генерал, – пойду, а то жена совсем извелась. Динни, мы возвращаемся в Кондарфорд дневным поездом. Едешь с нами?
Динни кивнула.
– Отлично! Весьма вам признателен, мистер Форсайт. Значит, постановление о разводе будет к началу ноября? До свиданья.
Генерал ушёл, и Динни, понизив голос, спросила:
– Теперь, когда всё кончилось, скажите откровенно, что вы об этом думаете?
– То же, что и раньше: если бы на месте вашей сестры были вы, мы выиграли бы.
– Меня интересует другое, – холодно уточнила Динни. – Верите вы им или нет?
– В целом – да.
– Дальше этого юрист, очевидно, не может пойти?
"Очень молодой" Роджер усмехнулся:
– Никто не скажет правды, не умолчав при этом о чем-нибудь.
"Совершенно верно", – подумала Динни и спросила:
– Можно вызвать такси?
В машине Клер попросила:
– Сделаешь для меня кое-что, Динни? Привези мои вещи на Мьюз.
– С удовольствием.
– Кондафорд сейчас не для меня. Ты видела Тони?
– Да.
– Как он?
– Скверно.
– Скверно… – с горечью повторила Клер. – А что я могла сделать, когда они на меня накинулись? Во всяком случае, ради него я солгала.
Динни, не глядя на сестру, спросила:
– Можешь ты мне честно сказать, что у тебя за чувство к нему?
– Скажу, когда сама разберусь.
– Тебе надо поесть, дорогая.
– Да, я проголодалась. Я вылезу здесь, на Оксфорд-стрит. Когда ты приедешь с вещами, я уже приведу квартиру в порядок. Меня так клонит в сон, что я, кажется, проспала бы целые сутки, хотя, наверно, и глаз не сомкну. Если вздумаешь разводиться, Динни, не опротестовывай иск, иначе будешь потом думать, что отвечала на суде не так, как надо.
Динни сжала сестре локоть и велела шофёру ехать на Саут-сквер.
XXXIV
После боя дышится ещё тяжелей, чем во время него. Вы упорно думаете о том, что "отвечали не так, как надо", и теряете всякую охоту жить. Основной закон существования доведён до его логического и – выиграли вы или проиграли – не удовлетворяющего вас конца. Игрушка сломана, а сами вы опустошены и обессилены. Хотя Динни пришлось только наблюдать за боем, она пребывала именно в таком состоянии. Сознавая, что она бессильна чем-нибудь помочь сестре, девушка опять занялась свиньями и провела в трудах целую неделю, после чего получила следующее письмо:
"Кингсон, Кэткот и Форсайт.
Олд Джуэри.
17 мая 1932.
Дорогая мисс Черрел,
Спешу сообщить Вам, что нам удалось
Примите уверения в моей искренней преданности Вам, дорогая мисс Черрел.
Это письмо, прибывшее тёплым погожим утром, когда в воздухе разносился шум косилки и аромат травы, заинтриговало девушку, хотя Динни терпеть не могла этого слова. Она отошла от окна и объявила:
– Папа, адвокаты сообщают, чтобы мы не волновались насчёт судебных издержек. Они все уладили.
– Как!
– Они об этом не пишут, но просят успокоить тебя.
– Не понимаю юристов, – буркнул генерал. – Но раз они так говорят, значит, всё в порядке. Очень рад, – я ведь и в самом деле беспокоился.
– Ещё бы, дорогой! Налить кофе?
Но Динни всё же не перестала доискиваться смысла этого загадочного письма. Может быть, Джерри Корвен сделал какой-то промах, благодаря которому защита вынудила его пойти на соглашение? Кроме того, существует лицо, именуемое "королевским проктором" и наделённое правом кассировать постановление суда. Или здесь что-нибудь другое?
Первой мыслью Динни было поехать к Тони Круму, но девушка отказалась от неё из боязни, что он начнёт задавать вопросы, и вместо этого написала ему и Клер. Однако чем больше она вдумывалась в письмо поверенного, тем больше убеждалась, что должна увидеться с "очень молодым" Роджером. Что-то в глубине души не давало ей покоя. Поэтому она условилась с адвокатом, что тот встретится с ней в кафе около Британского музея по пути домой из Сити, и прямо с поезда отправилась туда. Кафе было стильное, явно претендовавшее, насколько это возможно в здании времён Регентства, на сходство с теми кофейнями, в которых когда-то бывали Босуэл и Джонсон. Пол в нём, правда, песком не посыпали, но выглядел он так, как будто был им посыпан. Длинных глиняных трубок посетителю не предлагалось, но к его услугам имелись длинные мундштуки из папье-маше. Мебель была деревянная, освещение слабое. Поскольку выяснить, какое платье носила в те времена прислуга, не удалось, одежда официантов была цвета морской воды. На стенах, отделанных панелями с Тоттенхем-корд-род, были развешаны виды старинных постоялых дворов. Немногочисленные посетители пили чай и курили сигареты. Ни один из них не прибегал к длинному мундштуку. Почти сразу вслед за Динни, прихрамывая, вошёл "очень молодой" Роджер со своим обычным видом человека, который стал не тем, чем должен был стать; он обнажил свою тускло-песочную голову, и улыбка осветила его массивный подбородок.
– Китайский или индийский? – спросила Динни.
– То же, что и вы.
– Тогда, пожалуйста, две чашки кофе со сдобными булочками.
– Сдобные булочки! Да это же настоящий пир! Смотрите, какие старинные медные грелки, мисс Черрел. Интересно, продаются они или нет?
– Вы коллекционер?
– От случая к случаю. Нет смысла жить в доме времён королевы Анны, если не можешь хоть немного его украсить.
– А ваша жена это одобряет?