Через реку
Шрифт:
– Нет, ей по душе только модные новшества, бридж и гольф. А у меня руки сами прилипают к старинному серебру.
– У меня тоже, – отозвалась Динни. – Ваше письмо принесло нам всем большое облегчение. Неужели никому из нас в самом деле не нужно платить?
– Да, в самом деле.
Девушка обдумала следующий вопрос, поглядывая на "очень молодого" Роджера сквозь приспущенные ресницы. При всех своих эстетических устремлениях он казался ей на редкость практичным.
– Скажите по секрету, мистер Форсайт, как вам удалось все устроить?
Не причастен ли к этому мой
"Очень молодой" Роджер положил руку на сердце:
– "Язык Форсайта – клад его", смотри "Мармион". Но вам нечего беспокоиться.
– Не могу быть спокойной, пока не узнаю, что он не приложил к этому руку.
– Тогда всё в порядке. Корвен тут ни при чём.
Динни молча съела булочку, потом завела разговор о старинном серебре. "Очень молодой" Роджер разразился целой лекцией о различных его марках и обещал сделать из девушки знатока, если она когда-нибудь соберётся и проведёт у него конец недели.
Расстались они сердечно, и Динни поехала к дяде Эдриену, хотя в глубине души продолжала испытывать какую-то неловкость. В последние дни стало тепло, и деревья оделись пышной листвой. В сквере на площади, где квартировал Эдриен, было так тихо и зелено, словно там прогуливались не люди, а духи. Дома у дяди никого не оказалось.
– Но мистер Черрел обязательно будет к шести, мисс, – уверила девушку горничная.
Динни ждала Эдриена в маленькой комнатке с панелями, полной книг, трубок, фотографий Дианы и обоих детей Ферза. Старый колли составил ей компанию, и девушка сидела, прислушиваясь к шуму лондонских улиц, врывавшемуся сюда через открытое окно. Когда вошёл Эдриен, она почёсывала собаку за ушами.
– Ну, Динни, вот всё и кончилось. Надеюсь, теперь тебе полегче?
Динни протянула ему письмо:
– Мне известно, что Джерри Корвен тут ни при чём. Но вы ведь знаете Юстейса Дорнфорда! Я хочу, чтобы вы потихоньку выпытали у него, не он ли уплатил издержки.
Эдриен пощипал бородку:
– Вряд ли он скажет.
– Кто-то же их уплатил, а кроме него – больше некому. Самой мне идти к нему не хочется.
Эдриен пристально поглядел на племянницу. Лицо у него было серьёзное и задумчивое.
– Задача нелёгкая, Динни, но я попытаюсь. А что же будет с нашей парочкой?
– Не знаю. Они тоже. Никто не знает.
– Как восприняли процесс твои родители?
– Ужасно рады, что все наконец позади. Теперь это больше их не интересует. Дядя, милый, сообщите мне поскорее, если что-нибудь узнаете, хорошо?
– Разумеется, дорогая. Но боюсь, что попытка будет напрасной.
Динни отправилась на Мелтон-Мьюз и столкнулась с сестрой на пороге её дома. Щеки Клер пылали, в каждом движении и во всём её облике чувствовалась нервозность.
– Я пригласила Тони Крума приехать сегодня вечером, – объявила она, когда Динни уже прощалась, спеша на поезд. – Долги надо платить.
– О! – только и смогла выдавить Динни.
Слова сестры не выходили у неё из головы и в автобусе по дороге на Пэддингтонский вокзал, и в буфете, где она съела сандвич, и в вагоне кондафордского поезда. Долги надо платить! Это первое условие самоуважения. А что делать, если
Девушка сидела не шевелясь, а поезд с грохотом летел навстречу сгущавшимся сумеркам.
XXXV
Неделя, которую Тоци Крум провёл в своём перестроенном коттедже, была ужасна. Показания Корвена на повторном допросе словно выжгли ему душу, и опровержение Клер не смягчило ожога. Молодой человек был склонен к старомодной ревности. Он, конечно, знал, что жена обязана не уклоняться от супружеских объятий; но особые обстоятельства и душевное состояние, в котором пребывала Клер, придавали всему эпизоду нечистоплотный, более того – чудовищный характер. А то, что Тони пришлось давать показания сразу же вслед за таким жестоким ударом, ещё больше растравило его рану. Человек прискорбно непоследователен в вопросах пола: Тони сознавал, что он не вправе ревновать, но легче ему от этого не становилось. И теперь, через неделю после суда, получив приглашение Клер, он долго колебался, как поступить – не отвечать вовсе, ответить резко или ответить по-джентльменски, хотя с первой минуты уже знал, что поедет.
С такой путаницей в мыслях и тупой болью в сердце он явился на Мьюз через час после ухода Динни. Клер открыла ему дверь, и они с минуту постояли, молча глядя друг на друга. Наконец она рассмеялась.
– Ну, Тони, смешная история, верно?
– В высшей степени забавная.
– У вас больной вид.
– А у вас прекрасный.
Она действительно была очень хороша в открытом красном платье без рукавов.
– Простите, Клер, я в дорожном костюме. Я не знал, что вы собираетесь выйти.
– А я и не собираюсь. Пообедаем у меня. Можете оставить машину на улице и пробыть здесь, сколько захочется. Теперь уж никто ничего не скажет. Приятно, правда?
– Клер!
– Кладите шляпу и пошли наверх. Я приготовила новый коктейль.
– Воспользуюсь случаем и скажу, что горько сожалею…
– Не будьте идиотом, Тони!
Она поднялась по винтовой лесенке, обернулась и позвала:
– Идите сюда!
Сняв шляпу и автомобильные перчатки, он последовал за ней.
Как ни был Крум удручён и расстроен, он сразу увидел, что комната выглядит так, словно здесь всё приготовлено для какой-то церемонии или, может быть, жертвоприношения. На изящно сервированном столике стояли цветы, бутылка с узким горлышком, зелёные бокалы; на кушетке, покрытой нефритово-зелёной тканью, громоздились яркие подушки. Окна, открытые из-за жары, были задёрнуты шторами, свет затенён. Крум, задыхаясь от неудержимого волнения, устремился к окну.
– Хотя закон нас и благословил, шторы всё-таки лучше задёрнуть, – посоветовала Клер. – Умыться хотите?