Через все испытания
Шрифт:
Лукьян протянул Оксане большие карманные часы:
— Наказывал, чтобы сберегла Мишутке.
Инвалид вышел из дома, поковылял по длинной улице, придавленной низкими облаками, а Оксана долго смотрела ему вслед и не знала, радоваться или плакать. И часы… Зачем они, уж не перед смертью ли отдал как последнюю память о себе?.. А вдруг инвалид смалодушничал, увидев целый выводок осиротевших птенцов?
Ночью приснился ей Роман, нелюдимый, чужой. Потянулась к нему, а он сурово насупил брови, начал упрекать ее в чем-то, и вдруг — огненная вспышка. Падает Роман. И вот уже его без гроба опускают
Утром, когда Оксана наклонилась к жарко полыхавшей печке, старшая девочка Варя спросила:
— Кто тебя мукой обсыпал, мамочка?
— Какой мукой? — выпрямилась Оксана, уловив в детском взгляде тревогу.
Подошла к зеркальцу, взглянула в него: по темно-каштановым волосам ее пролегла белая прядь.
— Это так… — успокоила она дочурку.
Накормила детей, выпроводила их гулять, но через несколько минут с шумом распахнулась дверь, и все они, визжа от радости, ворвались в дом:
— От папки письмо!
Перед ней ликующий, радостный стоял старший сын с поднятым над головой конвертом. Дрожащими пальцами вскрыла его, повторяя: «Сейчас, сейчас, детки», — а сердце колотилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди.
Раскланявшись родителям, расцеловав жену и детей, Роман дальше сообщал о событиях на фронте и о своем житье-бытье. «Долго вам не писал, потому как и бросить письмо некуда. Беляки, то с фронта, то с тыла, а тут появился какой-то Махно. Дали ему по шее. Подошла к нам конница самого Буденного, так что и Деникину скоро конец, а там и войну прикончим. Как мы воюем, о том, думаю, Лукьян Мозговой рассказал. На войне нелегко, всяко бывает. Но верю, что победим и встречу вас. Какая это будет радость великая! Жди, милая, не печалься. А вы, детки, слушайтесь матери и помогайте ей во всем».
Глава 3
Оксана не была избалована радостями жизни. Она познала их лишь в самом начале супружества, но тем не менее не могла допустить, что счастье от нее ушло безвозвратно. Она верила своему Роману всегда и во всем. Поверила и теперь, что скоро вернется. А значит, недалек тот день, когда счастье возвратится к ней. Пробудившуюся в ее душе надежду можно было объяснить и полученным от мужа письмом, и наступлением весны. Раньше обычного появились перелетные птицы, зазеленели поля, лопнули почки на деревьях. Но местные старожилы покачивали головами: ни тебе звона жаворонка, ни гомона воронья, все больше ведреные дни — ясные, солнечные. И предчувствия сбылись. Беда обрушилась со всей жестокостью: наступила несносная жара, земля утонула в сизой, полыхающей дымке. А вскоре поднялись черные бури.
Озими, дружно зазеленевшие в первые дни, сгорели на корню. Земля сморщилась, покрылась глубокими, зияющими трещинами. Оголились деревья, пересохли колодцы. Лебеда и та сгорела. Даже лиман почернел, убежал далеко от берегов.
Только в начале сентября пошли первые дожди, да так зачастили, что размыло дороги, с гор камни поползли, лиман, выйдя из берегов, затопил половину опустевшего хутора.
Лето двадцать первого было страшным.
И вдруг на хутор — сразу, в один день — три извещения. Одно из них — о гибели Романа Горнового.
Прочитав его, Оксана молча повалилась на топчан. Очнулась лишь поздней ночью, услышав над головой сиплый голос. Увидела в углу, под образами, слабый огонек, а рядом — склонившегося над нею свекра. Старик причитал:
— Не убивайся, Ксаша. Что же теперь? Надо как-то вот их, галчат, в жизню выводить.
А рядом старуха голосит, дети плачут.
Спохватилась: «Что же это я, при детях-то», — умолкла, думая о том, что она теперь одна — их опора, а они — ее радость и счастье.
Но как уберечь это счастье, если мучной ларь выметен щеткой, чуть ли не вылизан детскими языками. Растолкли в ступке и те последние горсти кукурузы, что дедушка Алексей принес в карманах.
Дети, обессилев, лежали на печке, а если двигались, то как по льду, боясь упасть. «Пока не поздно бежать надо из этого ада, — думала Оксана. — Не везде же такое».
С этой мыслью и пришла к старикам. Свекровь, тщедушная, несловоохотливая, всплеснув руками, расплакалась, а дед произнес горестно:
— Никого не останется закрыть глаза нам. Петра ждем с германского, Андрей в городе, Анну муж увез в дальние края.
Наутро, бросив в тележку несколько узелков с пожитками и усадив маленькую Любочку, Оксана еще раз взглянула на окна, заколоченные крест-накрест досками, сунула старшим мальчикам в руки слаженные из лошадиной шлеи постромки и сама впряглась. Перед тем как тронуться, увидела старика. Он вел отчаянно сопротивлявшуюся коровенку.
— Бери, дочка, може, дойдет потихоньку. Все одно тут до весны не дотянет, а детям без молока — никуды. Только присматривай: стельная она. — Дед протянул Оксане веревку.
Прижавшись к побледневшему, морщинистому лицу его, Оксана еще горше заплакала.
Когда выбрались с хутора, остановились передохнуть. Оглянулась. Старик, опираясь на палку, неподвижно стоял у ворот ее осиротевшего дома.
Глава 4
С утра в лицо лепил мокрый снег, а к полудню зарядил холодный встречный дождь. Через два-три часа Оксана почувствовала: еще один порыв ветра, и она свалится в липкую грязь, из которой не подняться. Но не сдавалась.
К вечеру добрались до Кочубеево, куда с Романом когда-то на базар ездили.
Отыскав постоялый двор, обрадовалась: хоть немножко отогреются детишки. Завезли во двор тележку, привязали к ней корову. Сторож бросил ей охапку сена за Романову рубашку.
Голодные, усталые, заснули в холодном грязном коридоре.
Сквозь сон Оксана услышала голос: «На, малявка, пожуй маленько. — Приоткрыв глаза, увидела, как седой старик подает Мише в ладошку распаренное в котелке просо. — Дойдет в животе». Сон вновь сморил Оксану, а когда очнулась, обомлела: Мишутки нет.