Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле
Шрифт:
— Не торопись! – предупредил, но она была на удивление спокойна и дышала ровно.
Веревочная лестница, в общем-то, и для любого мужчины – серьезное испытание. А уж для женщины, да еще в такой экстремальной ситуации... Но, кажется, у Марии с хладнокровием был полный порядок. С другой стороны – столько пережить. Хочешь не хочешь – закалишься.
Мария не дала никому из нас повода вздрогнуть. Спустилась хоть и медленно, но уверенно, ни разу не запнувшись. Тут же подошла к отцу Варфоломею и, поблагодарив его,
За это время я уже успел отсоединить лестницу от решетки и привязать её к веревке. Спустил лестницу, перехватывая канат. Студент тут же ее отвязал её и скрутил. После чего вместе с отцом Варфоломеем они опять начали меня страховать. Все действовали слаженно, словно неделю предварительно тренировались. Ни лишних движений, ни ненужных возгласов.
Я ухватился за веревку, повис на ней. Прикрыл решетку. Бросил последний взгляд на Умут-агу. Он спал, ни о чем не ведая. «Прости, мужик!» Прикрыл окно, просунув руку сквозь прутья.
Скользнул вниз. Ноги коснулись земли.
Как только я убрал руки от веревки, Фалилей начал медленно вытягивать её с крыши. Цикалиоти бросился предупредить Спенсера. Когда они оба подошли, веревка как раз окончательно освободилась от кольца дымохода и с ясно различимым шумом из-за полнейшей тишины вокруг упала на землю. И звук упавшей веревки был самым громким за все время нашей операции. Мы замерли, прислушиваясь и оглядываясь. А Мария в это время с грустью смотрела вверх, на окно комнаты, где спал брошенный ею муж, отец её ребенка. Тишину уже больше ничего не нарушало.
Мы подхватили веревку и скатку с лестницей, бросились вон.
Глава 19. Прощай, Стамбул.
Суета, которая сопровождала нас те несколько минут, что мы были в лавке Тиграна, лишний раз убедила меня в том, как был прав старик, сделав так, что мы успели сказать друг другу все нужные слова на прощание. Единственное, что я успел, пока Мария и Янис устраивались в паланкине, так это подойти к нему, обнять еще раз и передать несколько монет. Тигран не обиделся, он понимал, что это серебро не для него.
— Что нужно? – спросил он.
— Помнишь, я тебе говорил о Константине...
— Из бань?
— Да. Передай ему, пожалуйста, от меня мою благодарность за все и бочонок лучшего воска и греческих сладостей.
— Конечно, друг!
Расцеловались. Я двинулся к своему шесту. Меня остановил Фалилей.
— Ты и Барталомевос, – только и сказал.
Отец Варфоломей и Цикалиоти, уже стоявшие возле своих шестов, беспрекословно подчинились указанию бывшего раба.
— Тебе удобно, Мария? – спросил я, когда все встали по местам.
— Да, — подтвердила она, прижимая мальчика к груди.
— Янис?
— Не волнуйся. Я же говорила: до корабля не проснется.
— Хорошо.
Мое
Тигран стоял возле своей лавки. Не двигался. Перед поворотом я оглянулся. Тигран смотрел с улыбкой. Кивнул мне. Я кивнул в ответ, махнул рукой, сделал еще один шаг, заворачивая за угол, и теперь уже окончательно распрощался со своим добрым другом.
...Шли молча. Даже словоохотливый Спенсер сейчас был серьезен и молчал. Я, к своему удивлению, был спокоен. Переживания за спасение сестры меня уже не страшили, хотя говорить о завершении дела было еще ой как рано. И тем не менее. А переживания по поводу расставания с Тиграном хотя были грустными, но и щемяще-светлыми.
— От, надо же! – меня отвлекло радостное восклицание отца Варфоломея.
— Что, батюшка? – отвлекся я от своих мыслей.
— Раб Божий как сообразил!
Я понял, что он имел в виду решение Фалилея о нашей новой расстановке в переноске паланкина. И, действительно, сравняв пары по росту, Фалилей добился от нас большей слаженности.
— Как он, батюшка?
— Ох, нарадоваться не могу! – Отец Варфоломей засиял. – Такой кроткий! Слова лишнего не скажет. Все делает с молитвой. Каждый день Господа благодарю за то, что освободили его из лап басурманских. И тебе благодати у Бога прошу. За то, что не отступил, не испугался, нас убедил.
— Спасибо, батюшка!
— Тебе спасибо, Коста! – тут батюшка опять возрадовался. – И знаешь, что еще?
—Что?
— Он как появился в церкви у меня, так прихожан стало больше на службы ходить. Да и так просто, чтобы свечку поставить.
— Так это же здорово!
— Конечно! – тут батюшка задумался. – Вот только...
— Что? – забеспокоился я.
— К бабке не ходи, прихожан прибавилось за счет женского полу. Вот, пойми теперь: они на службу приходят или на арапа поглазеть?!
— А даже, если и поглазеть, батюшка...
Отец Варфоломей удивился той легкости, с которой я это предположение подтвердил.
— Не это же важно в первую очередь, – успокаивал я его. – Важно, что в церковь пришли. Да, поглазеют, поохают... Но потом свечку поставят, службу отстоят, Господу помолятся, души свои спасут!
— Да, чадо моё! – обрадовался батюшка. – И я так думал!
До пристани уже больше не разговаривали. Когда она показалась впереди, страхи стали ко мне возвращаться. Она была слишком безлюдна – вот, что меня обеспокоило.
Конечно, в шесть утра какой-то народ тут толпился: приплывали рыбаки, выползали нищие в поисках поживы, одинокий верховой никак не мог отделаться от мальчишки, хватавшего его за стремя и кричавшего, не переставая: «Бакшиш! Бакшиш!».
Но где толпы провожающих? Где же корабль? Где погранцы?