Черная бабочка (сборник)
Шрифт:
Степан не одобрил помещение, но его больше и не пустили в этот клуб.
Елизавете удалось прорваться и ненадолго закрепиться, она сыграла главную роль (закатывая паузы до зрительского испуга) в самостоятельной режиссерской работе одного актера из МХАТа, но спектакль запретили.
Затем их след потерялся — то ли Степан не простил измены, то ли Елизаветина мать умерла, а выжить одной в избе, т. е. топить, готовить, стирать, убирать, пахать, полоть, выкапывать — это было не для серьезно больной, да и отчаявшейся, сломленной горем Елизаветы.
Непьющие алкоголики, завязавшие наркоманы,
А всего-то имелось за душой: отчаянная вера в свое особенное предназначение, мы не как они, и десяток сторонников. Все что нужно.
Они были настоящими гениями небывшего, неосуществимого театра.
Пожили как хотели.
И ничего не осталось.
Жена игрока
Она жила как играла — и выиграла все, в том числе и путевку в быструю смерть, в свою гибель, легкую и мгновенную: не самоубийство, нет.
Все у нее шло по плану, как у выдающегося карточного игрока, она как бы заранее рассчитала свою жизнь. Навеки обученная жена шулера, который тоже все предвидел, кроме своей тюрьмы.
Нет, не то чтобы она была чрезвычайно расчетлива, нет, но какая-то безумная сила игры организовывала вокруг нее всю жизнь, в том числе и конец этой жизни.
Практически она, видимо, все предвидела. Обстоятельства ее ухода в тот день были таковы, что она наконец позвонила дочери (плохие отношения? нет, полная отъединенность младшей, ее бессилие). Старшая позвонила: приезжай и забирай напрочь свою собаку. Причина: не могу с этим твоим щенком справиться, не то что гулять, забери.
Собачку, породистую милую особу, крошку спаниельку, дочь принесла маме для здоровья, чтобы мама поневоле гуляла.
Мама сидела безвылазно у себя в квартире, но кто-то, видимо, наладил с ней связь, проторил дорожку.
Поскольку от дочери она давно ничего не ждала и теперь уже из гордости не принимала ни телефонных вопросов как самочувствие, ни подношений к праздникам, ни простых продуктов питания, чего вправе ждать каждый находящийся в блокаде, то есть невыходящий старый человек.
Ну что же, где есть пьющая немолодая женщина с деньгами, там найдется поклажедатель, термин из прошлой жизни, мама работала в музее и устраивала выставки, и тот, кто привозил экспонаты, так и назывался: поклажедатель.
Дочь не была допущена к матери, да и не могла со своими заботами, работами и собаками за ней уследить, но и мать не поощряла и даже не пускала ее к себе, «все есть, не надо».
Однако дочка последнее время что-то чувствовала, рвалась навещать, проснулась совесть, хотелось позаботиться, но мать отшивала ее и все ее попытки с последним уже равнодушием и прямотой, нетерпеливо обрывая разговоры.
У нее уже, видимо, реально не было сил.
Мать ничего не ела, только курила и пила, возможно, что были и наркотики, голос у нее стал типичный, хриплый женский баритон с презрительными интонациями и плохой артикуляцией, как будто бы через вату.
Когда дочь приехала за щенком, мать на звонок высунула дрожащую тварь в дверь и практически не дала с собой ни поздороваться, ни попрощаться.
То,
Встречаются такие существа, ни с того ни сего оскорбленные на всю жизнь. Чаще это бывает после первого сексуального, то есть главного, жизненного провала, и у Габи (матери) именно так и было.
Дочь шла домой со щеночком и тяжело думала о том, что происходит с ее гордой матерью, почему в прихожей такое побоище, на полу старые газеты, какие-то картонные ящики, ужас.
Мать всегда была аристократкой, красавицей каких-то венгерских кровей, полное имя Габриэлла, отец ее сгинул в далекие годы в сталинских застенках, мать всю жизнь скрывала кто он был, но от такой дочери как Габи не скроешь; судя по всему, в один прекрасный день Габи-выросшая поняла свое редкое отличие от всех и выпрямилась на всю остальную жизнь, гордо оглядываясь по сторонам.
То, что ее дочь не унаследовала.
Когда Габи бросил ее первый муж, то есть тот, от кого родилась дочь, видимо, в этой гордой душе произошла невероятная катастрофа — так думала дочь, таща за пазухой дрожащего щенка.
Именно к ногам этого первого мужа Габи впервые сложила всё — отдала душу, потроха, мечты, свое венгерское происхождение, а он всем этим пренебрег.
Он, видимо, себя ставил выше и по званию и по происхождению, хотя кто он был, карточный шулер он был, игрок в серьезных масштабах, а представлялся всем как внук маршала (на самом деле полковника, начальника крупного западного гарнизона, до генерала его не подняли, так как он имел жену еврейку вторым браком, а вот по фамилии он был точь-в-точь маршал, действительно).
Итак, потом выяснилось, откуда были те деньги на дорогие плащи, шляпы, рестораны и безумные поездки на юг на две недели и т. д.
У него были партнеры по серьезным целонощным карточным играм, богатые люди, но он не выдержал, сорвался, колоды стал применять крапленые.
В результате обокраденные товарищи подставили шулера как ребенка, договорились, что ему принесут хорошие импортные вещи для покупки, якобы от уезжающего атташе, пришел человек с чемоданами и спустился вниз за другими, тут же милиция звонком в дверь, шулер открыл и был хорошо посажен за кражу икон, громкое дело в одном провинциальном музее. В чемодане под тряпками как раз лежала малая часть этих икон.
От него добивались, где остальные. Он ссылался на то, что не его чемоданы, что ему эти вещи принесли люди. Какие? Не знаю их. Позвонили в дверь, он открыл, сказали «покупаешь?», поставили и сгинули. Всё.
Своих карточных партнеров он поостерегся называть, да и не знал их настоящих имен, вообще ничего о них не знал.
Его вознаградили за молчание, он отсидел только половину срока.
Габи мало того что поехала к нему в зону, но еще и осталась там, в поселке, жить с ребенком как декабристка, но деньги кончились. Работать можно было только на кухне котломойкой, но младенца оставить было бы не с кем.