Черная книга
Шрифт:
Разыскивая машину в безмолвии этой тьмы, пропитанной трупным запахом, прислушиваясь к сигналам автомобилей, проносящихся вдали по асфальтированной дороге, которая называлась прежде приморской, а теперь больше походит на горную, я увижу скрюченные кости дворцовых заговорщиков, все еще лежащих в мешках, в которых они задохнулись, и скелеты православных священников, вцепившихся в свои кресты и жезлы. Потом мне попадется затонувшая английская подлодка: она должна была торпедировать пароход «Гюльджемаль», перевозивший солдат с набережной Топхане в Чанаккале (Порт в проливе Дарданеллы), но винт ее запутался в рыбачьих сетях, а нос ударился в скалу, поросшую водорослями; глядя на голубоватый дымок, поднимающийся из перископа, я пойму, что теперь он используется как печная труба, что скелеты англичан с открытыми от недостатка кислорода ртами выброшены из лодки, а наши соотечественники, сидя в обитом бархатом кресле капитана, пьют из чашек китайского фарфора чай, освоившись со своим новым убежищем, изготовленным в мастерских Ливерпуля. В темноте, подальше, валяется ржавый якорь броненосца
Медленно, с опаской, словно прося разрешения у охранников-крестоносцев, я подойду к черному «кадиллаку», освещаемому мерцающим, неясным, неизвестно откуда идущим светом. Я попытаюсь открыть дверцы «кадиллака», но машина, облепленная мидиями и морскими водорослями, не подчинится мне; зеленоватые окна также окажутся заклиненными. Тогда, вынув из кармана шариковую ручку, я попытаюсь расчистить ею слой водорослей фисташкового цвета на одном из окон.
В полночь я зажгу спичку в этой пугающей, волшебной тьме и – в металлическом отсвете красивых, все еще сверкающих, как броня крестоносца, руля, никелированного счетчика и корпуса часов – увижу, как сидящие на переднем сиденье бандит и его возлюбленная целуются, обнимают друг друга тонкими, в браслетах руками, пальцы которых унизаны кольцами. Не только челюсти, сами их черепа будут слиты в нескончаемом поцелуе.
И тогда, не зажигая больше спичек, глядя на огни города, я подумаю, что это лучший способ встретить смерть в момент катастрофы; я с горечью крикну далекой любимой: дорогая моя, милая, печальная моя, страшный миг настал, приди ко мне, где бы ты ни была: в прокуренном кабинете, на кухне, пропахшей луком, в голубой неубранной спальне – пора, приди ко мне; вот он, предсмертный миг, так давай же крепко обнимем друг друга в тихой полутемной комнате с задернутыми занавесками, чтобы забыть о приближении страшной катастрофы.
Передай привет Рюйе
Мой дед называл их «семья».
Утром того дня, когда жена ушла от него, Галип, с прочитанной газетой под мышкой, поднимался по лестнице на холм Бабыали (Квартал в центре Стамбула, где расположена резиденция губернатора) к своей конторе; он думал о зеленой шариковой ручке, утонувшей в Босфоре во время одной из прогулок на лодке, которую устроили им родители много лет назад, когда они с Рюйей болели свинкой. Вечером он обнаружит, что прощальное письмо Рюйи написано точно такой же зеленой шариковой ручкой, как и та, что он потерял в детстве. Ту ручку двадцать четыре года назад Галипу на неделю дал Джеляль, увидев, как она ему понравилась. Узнав о том, что она потерялась, Джеляль спросил, в каком месте Галип обронил ручку, и, выслушав ответ, сказал: «Потерянной ее считать нельзя, потому что мы знаем, где она упала в пролив». Войдя в контору, Галип снова внимательно перечитал «Когда отступили воды Босфора» и удивился, что Джеляль расчищал фисташковые водоросли на окне «кадиллака» не той самой зеленой шариковой ручкой, а какой-то другой.
Галип слышал от Джеляля, что после отъезда дяди Мелиха в Париж и возвращения через год Васыфа, прижимающего к груди аквариум, Отец и Дедушка отправились в адвокатскую контору дяди Мелиха на Бабыали, погрузили в повозку его вещи, папки с делами, перевезли все это в Нишанташи и разместили на чердачном этаже своего дома. Позднее, когда дядя Мелих, вернувшийся из Магриба с красивой женой и дочерью Рюйей, потерпел крах в бизнесе (торговле сушеным инжиром), которым он занялся вместе с тестем в Измире, он не стал для поправки семейных дел возвращаться к аптекам и кондитерским, а решил возобновить адвокатскую практику и перевез эти вещи в новую контору, полагая, что своей солидностью они произведут хорошее впечатление на клиентов. Много лет спустя, вспоминая прошлое – как всегда с насмешкой, – Джеляль рассказал Галипу и Рюйе: была вызвана целая бригада грузчиков, специализирующихся на аккуратной перевозке вещей, таких, как холодильники или фортепиано, и оказалось, что один из грузчиков двадцать два года назад таскал эти вещи на чердак; годы только поубавили волос на его голове.
А еще через двадцать один год, после того как этому грузчику Васыф, смотревший на него во все глаза, подал стакан воды, контора и все старые вещи перешли к Галипу: это произошло, по мнению отца Галипа, потому, что дядя Мелих боролся не столько с противниками своих клиентов, сколько с самими клиентами; мать Галипа считала, что Мелих переутомился, сошел с ума и стал путать законы, судебные протоколы и своды юридических актов с ресторанными меню и расписаниями пароходов; Рюйя же утверждала, что ее дорогой родитель уже тогда предвидел, какие отношения сложатся между его дочерью и племянником, и потому согласился передать свой офис Галипу, который тогда
Иногда телефон звонил сам по себе, пугая Галипа; темная, как смола, телефонная трубка была тяжелой, как маленькая гантель, при наборе номера диск выдавал скрипучую мелодию, как старые турникеты на пристанях Каракей (Пристань и район на европейском берегу Босфора) – Кадыкей (Район и пристань на азиатском берегу Босфора); иногда телефон соединялся по своему капризу совсем не с тем номером, с каким было нужно.
Галип набрал свой домашний номер и удивился, что Рюйя сразу сняла трубку. «Ты проснулась? – Он был доволен, что она оказалась не в закрытом саду своей памяти, а в доступном мире. Он мысленно представил стол, на котором стоял телефон, неприбранную комнату, Рюйю у телефона. – Ты прочла газету, которую я оставил? Джеляль написал занятные вещи». – «Не прочла, – сказала Рюйя. – Который час?» – «Ты поздно легла, да?» – спросил Галип. «Ты сам приготовил завтрак», – донесся до него голос Рюйи. «Не хотелось тебя будить, – объяснил Галип. – Что тебе снилось?» – «Поздно ночью я видела в коридоре таракана», – услышал он в ответ. И голосом радиодиктора, сообщающего морякам местонахождение плавающей мины, Рюйя взволнованно добавила: "Между кухонной дверью и батареей в коридоре… В два часа… Такого огромного… " Наступило молчание. «Хочешь, я возьму такси и приеду?» – спросил Галип. «Когда занавески задернуты, дом такой страшный», – прозвучало в трубке. «Пойдем вечером в кино, в „Конак“, а на обратном пути зайдем к Джелялю», – предложил Галип. Рюйя зевнула: «Я хочу спать». «Спи», – сказал Галип. Оба замолчали. И, уже опуская трубку на рычаг, Галип услышал, что Рюйя зевнула еще раз.
В последующие дни, когда Галип волей-неволей снова и снова вспоминал этот разговор, он уже не был уверен, что точно слышал зевок и все, о чем тогда говорилось. Сказанное Рюйей он вспоминал всякий раз по-другому и с сомнением думал: «А с Рюйей ли я разговаривал?» – и представлял, как его разыгрывала другая женщина. Потом ему будет казаться, что он прекрасно слышал то, что говорила Рюйя, это была именно она: просто он стал другим после того телефонного разговора. И уже как «другой» прокручивал в голове то, что неправильно понял или, как ему казалось, вдруг вспомнил. Галип будет представлять свой голос голосом постороннего человека, так как поймет, что, разговаривая по телефону, два человека на противоположных концах провода могут превратиться совершенно в других людей. А ведь поначалу он думал, что виной всему старый телефонный аппарат: это громоздкое чудовище звонило не переставая весь день.
После разговора с Рюйей Галипу сначала позвонил клиент – квартиросъемщик, судившийся с домовладельцем. Потом ошиблись номером. Потом позвонил незнакомый человек, спрашивал телефон Джеляля: «Я знаю, вы его родственник». После торговца металлом дозвонился – как выяснилось, после долгих усилий – Искендер; он тоже хотел связаться с Джелялем.
Искендер был лицейским товарищем Галипа, они не виделись пятнадцать лет, поэтому он прежде всего поздравил Галипа с женитьбой на Рюйе и сказал, как говорили многие: все знали, что в конце концов именно так и будет. Теперь Искендер занимался рекламой. Он хотел устроить Джелялю встречу с телевизионной группой Би-би-си, готовящей программу о Турции: «Они хотят перед камерой поговорить с таким известным журналистом, как Джеляль, который уже тридцать лет находится в гуще событий». Искендер стал сообщать ненужные подробности: телевизионщики уже встречались с политиками, деловыми людьми, профсоюзными деятелями, но самая важная для них встреча – с Джелялем. «Не волнуйся! – сказал Галип. – Я немедленно найду его, прямо сейчас позвоню». Звонок Джелялю был хорошим предлогом прекратить разговор. «В редакции мне уже два дня морочат голову, – пожаловался Искендер, – потому я и позвонил тебе. Два дня не могу застать Джеляля в газете. Что-то там не то, по-моему». Джеляль, бывало, закрывался на три-пять дней в одном из своих тайных стамбульских убежищ, адрес и телефон которых он тщательно скрывал от всех, но Галип не сомневался, что найдет его. «Не волнуйся, – повторил он, – я тебе его быстро найду».
Однако до вечера Джеляль не нашелся. В течение дня Галип звонил ему домой и в газету «Миллиет» и представлял, как Джеляль снимет трубку и ответит не своим голосом (Галип тогда тоже, изменив голос, сказал бы, подражая интонациям его читателей и поклонников – они: Рюйя, Джеляль и Галип – часто вместе разыгрывали такой спектакль: «Я, конечно же, понял особый смысл твоей сегодняшней статьи, брат!»). Но на каждый звонок в газету секретарша отвечала: «Джеляль-бей еще не пришел».
Уже под вечер Галип позвонил тете Хале в надежде, что она знает, где Джеляль, и тетя позвала его на ужин. Он понял, что она снова перепутала их голоса и приняла его за Джеляля. Поняв, что ошиблась, тетя Хале сказала: «Все вы – мои беспутные дети, все одинаковы! Я бы и тебе позвонила». На всякий случай тетя отругала Галипа – видимо, за то, что обозналась, – а потом тоном, каким бранила обычно своего черного кота Кемюра, когда он запускал острые когти в обивку кресла, попросила его по дороге зайти в лавку Алааддина и купить корм для японских рыбок Васыфа: рыбки, видите ли, едят исключительно европейский корм, а Алааддин продает его только знакомым.