Черная корона
Шрифт:
— Как же он тебя утешил? Хватит сопеть уже, Сашка! — проворчал Евгений с набитым горячим тестом и мясом ртом. — Ну!
— Ну… сказал, что тебя задержали по оговору до выяснения обстоятельств. Мол, бред чистой воды, но с милицией спорить сложно. Уверял, что все это недоразумение и все обязательно утрясется. Он оформил тебе отпуск и велел держать все в строжайшей тайне от всего коллектива.
— И как коллектив — не пронюхал?
— Ни-ни! Только он и я знаем. Каждый день он меня вызывал и все спрашивал, есть ли о тебе новости. — Сашка снова хлюпнула носом. —
— Да точно, точно. — Удальцов, как в детстве, тут же скрестил пальцы, боясь и сам поверить, что кошмар наконец закончился. — Ты вот что, дорогуша, скажи-ка мне, до которого числа у меня отпуск?
— Бессрочный, Жень.
— Ага! Уже хорошо. Тогда вот что. Скажи боссу, что у меня все отлично, но требуется время на зализывание ран…
— Тебя что — били?!! — заорала Сашка не своим голосом. — Ты ранен?!!
— Я образно говорю, — поспешил утешить ее Удальцов, вспомнив, как корчился целый день после тех ударов дубинкой. — Просто нужно кое-что порешать, подумать, ну и отдохнуть. Если какие вопросы, позвонишь, идет?
— Ага! Только ты не пропадай опять, Жень! Обещаешь?
— Обещаю, — выдохнул он, и настроение тут же испортилось.
Знать бы, знать бы, знать бы…
Чем закончится вся эта история, начавшаяся с какого-то дурацкого недоразумения!
Началось-то все…
Да, с того, что Леночке не понравилось то, как Влада ежедневно приходила к его дому, усаживалась на скамейку и без устали смотрела и смотрела. И тут уже пошло-поехало. Скандал, расставание, знакомство, слежка, избиение, заключение под стражу, допросы, обвинение.
Ни одного позитивного момента в этом длинном перечне, кроме знакомства с Владой.
Она ведь понравилась ему тогда очень. Не стал в этом признаваться равнодушному Калинкину, когда тот спросил его о чувствах, но Влада его зацепила точно. В чем-то Ленка была права, настаивая на том, что Влада ему напоминает покойную Эллу. Внешнего сходства, конечно, никакого не было, а вот души у обеих были будто родственными. Такая же покорность судьбе, та же верность. Разве можно было быть преданной такому монстру? Что мешало ей, к примеру, уйти от этого Черешнева? Или, к примеру, остаться в тот день, когда они пили какао с печеньем, у него — у Удальцова? Разрыдалась бы, бросилась ему на грудь, принялась бы жаловаться — он бы понял — и осталась бы.
Так нет же, пошла домой, таща за собой огромные пакеты с продуктами, будто в доме прислуги не было или машины, способной эти покупки доставить из магазина домой.
Очень одинокой, очень ранимой и уязвимой она была — Владимира Черешнева. И этим она очень сильно напоминала его покойную жену и этим влекла к себе, невзирая ни на что.
Так отпустили ее или нет? Почему ему об этом ничего не сообщили?! Это какой-то милицейский секрет или показное нежелание отвечать на вопросы тому, кто на них отвечать сам обязан?
Удальцов минуту тюкал себя мобильником по виску, все раздумывая: звонить или заявиться к ней без звонка, если она дома? Потом отошел подальше от расшумевшейся детворы и набрал номер домашнего
Долго никто не подходил. А потом она ответила. Несколько раз попыталась услышать что-то в ответ, без конца повторяя:
— Алло, я вас не слышу! Говорите!
Повесила трубку, а он тут же помчался на стоянку такси.
Плевать ему, что не брит. Плевать, что пропахла потом и грязна его измятая одежда и сальное пятно от беляша украшает его пиджак возле кармана и штанину выше коленки, плевать! Он должен ее увидеть и спросить должен.
Что она сказала о нем следователю, что?!
Глава 17
— Ничего!..
Влада встретила его в саду. Ковыряла засохшую землю в розовых кустах, потому так долго и шла к телефону, уложив трубку под навесом на мягком диванчике.
Когда он позвонил в звонок на воротах, она выпрямилась и с изумлением смотрела, как он, не дождавшись, пока ему откроют, вошел сам.
Первым порывом было побежать навстречу, броситься ему на шею и рассказать все-все-все. Пожаловаться, попросить прощения, быть может. Или оставить его у себя — в этом неуютном доме, в котором слишком много места для нее одной. А еще лучше убежать вместе с ним куда-нибудь. В тот дивный его родительский дом хотя бы, где на подоконнике дремлет толстый старый кот, а в палисаднике, надрываясь, буйно цветут пионы и ирисы.
Но порыв этот быстро угас.
Руки были грязными, в земле. Шорты в пыли. Волосы непричесаны с самого утра и неряшливым клубком покоились под косынкой. Как-то нехорошо и некрасиво. Да и Удальцов при близком рассмотрении смотрел на нее, кажется, очень враждебно.
Его первый вопрос стал тому подтверждением.
— Что ты сказала следователю обо мне? — проговорил он, останавливаясь в паре метров от нее, когда подошел. Спросил, забыв поздороваться и назвать ее по имени, а это уже никуда не годилось. — Я имею право знать об этом. Что ты ему сказала?
— Ничего!
— Что ничего?!
Он стал раздражаться, вспомнив, как некстати убого выглядит. Нечего вставать в позу и корчить из себя дознавателя, стоя перед ней в мятых портках и грязной рубашке. Можно ведь и по-человечески поговорить, даже комплексуя так отчаянно.
— Я ничего не сказала ему, Евгений. Совсем ничего о вас… О тебе… Он о тебе ничего и не спрашивал. Задавал вопросы, кто бы это мог быть, а я о тебе ничего не сказала, хотя и… — Она внезапно замолчала, будто споткнулась обо что-то, и отвернулась.
— Хотя и что?
Удальцов рассматривал ее со спины и зубами едва не скрипел, с трудом сдерживаясь, чтобы не подойти ближе, не схватить ее за плечи и не начать тискать ее прямо здесь, в саду, под изумленно-осуждающее подглядывание соседей.
— Это… Это ты, Женя?!
— Что я? — Он не понял, пялясь, как дурак последний, на ее спину и голые пыльные ноги.
— Это ты сделал? Ты их… убил?
Последнее слово она выдохнула с благоговейным ужасом и тут же принялась озираться по сторонам, будто кто-то их мог подслушать.