Чёрная кровь
Шрифт:
– Ничего с твоей Уникой не сделалось. Как сидела в Отшибной землянке, так и сидит. Потом поговорим! Видишь, у меня дел невпроворот...
Таши понурился и отошёл. Верно... всё верно, Ромар должен увечных пользовать, тут не до разговоров... да только всё равно обидно. Мнилось – вести принесённые важней всего. Право же, глупо, совсем по-мальчишески – не терпится, чтобы похвалили...
Мало-помалу суета и крики стихали. На поле перед городьбой остались только мёртвые – заплатив за угощение собственными жизнями, диатриты больше за страшным лакомством не совались.
Стряпухи уже во-всю орудовали над котлами – накормить
Долго кружил Таши вокруг землянки – никак не получалось выбрать минуту, чтобы подобраться поближе, всё время кого-то Хурак тащил мимо невесть зачем. Но вот вроде бы все убрались, даже вездесущие ребятишки.
И тут на Таши напала незнакомая прежде робость. Не так-то просто запретом пренебречь, ослушаться решения всего рода. Занавешенный шкурой вход в землянку манил и в то же время отталкивал. Ведь если застанут тебя за разговором с той, что между живыми и мёртвыми, беды точно не оберёшься. Хотя, по нынешним делам... каждый воин на счету, с диатритами драться надобно, а не замшелые обряды справлять. А ну как не на пустом месте обычай стоит и от твоих дел всем худо станет? Но ведь Уника там одна, и что бы род ни приговаривал – живая она. Тоскует наверное, скучает, волнуется...
И Таши решительным шагом двинулся к землянке.
Хотел окликнуть любимую и не мог горло – сдавило. И слова все куда-то запропали, так что только и сумел выдавить:
– Уника!.. – и снова: – Уника!
За занавесом послышался шум, словно бы даже упало что-то, а потом раздался знакомый голос:
– Таши!.. живой!.. живой...
– Уника... – беспомощно выдавил Таши.
Уника громко всхлипнула, но через мгновение справилась со слезами и немедленно напустилась на Таши:
– Ты зачем пришёл? Зачем со мной говоришь? Хочешь, чтобы тебя вовсе из рода изгнали?! Всё, что надо, мне Ромар втайне скажет, так, что другие и не увидят и не услышат. Ну-ка, быстро отсюда! И чтобы не видела тебя я здесь!.. Ишь, чего выдумал!..
– Уника... – попытался вставить слово Таши, да только куда там! Девчонку разве переспоришь... Так и пришлось уйти ни с чем.
Позже, когда воины, вернувшиеся из похода, утолили первый голод и все как один завалились отсыпаться за прошлые дни, Ромар сам нашёл Таши. И сразу же напустился ещё почище Уники.
– Ты что ж вытворяешь, еловая голова? Ты, что, сам решил Унику на смерть отвести? Или, думаешь, врагов у тебя мало? Да Тейко со Свиолом только и ждут, чтобы тебе в горло вцепиться. Ты у них – словно бельмо на глазу. И коли тебя возле Отшибной землянки увидят – жди беды. Не для себя жди, – что с тебя, дурака, взять! – а для неё. Так что и ноги твоей чтобы там не было! Унике я сам все твои слова перескажу, не сомневайся.
В этом Таши как раз и сомневался. Как тайные, сердечные слова, что только меж двумя говорить и можно – третьему поверять? Даже если третий – Ромар, который больше чем отец, – а всё равно промолчишь. Так как-то лучше.
– Передай... что жив я, цел, не ранен... Что про неё думаю... – выдавил Таши.
– Вот и хорошо. Большего ей сейчас и не надо. Ни к чему её диатритами пугать. Она ими и без того напугана. Слыхал, что здесь приключилось?
– Нет.
– Ну так поспрашай у Латы, я ей велел рассказать. А с Уникой, чтоб ни полслова! Ей о ребёнке
* * *
Вечером родичи собрались на большую тризну. Нельзя было устроить её, как встарь, за городьбой – потому что уже под вечер к осаждавшим селение диатритам подошёл новый отряд, в котором без труда опознали остатки той орды, что разбили на Истреце. Слишком много было раненых карликов, да и птицы растрёпаны больше обычного. Ромар и Матхи, прибегнув к колдовству, тоже подтвердили, что явились старые знакомцы.
– А и немного же их осталось... – проворчал Мугон, стоя рядом с Таши на приступке частокола, откуда удобно было метать стрелы.
Диатритов и впрямь вернулось едва ли больше сотни. Остальные где-то пропали, кто мёртвыми телами на речных скатах, кто заплутав в степях Завеличья...
За стенами долго раздавались визгливые вопли и птичий клёкот, однако ближе к ночи находники все-же убрались восвояси, не рискнув ночевать под самыми стенами селения. Не теряя времени, Бойша тотчас нарядил людей за водой; работа женщин и подростков разом стала уделом опытных охотников.
От Великой остался один крошечный ручеёк. Совсем крошечный, две ладони глубиной. И не слишком чистый – вода мутная, несёт какую-то взвесь и пахнет дурно. И тем не менее это была вода. Покуда вода течёт
– жизнь тоже не остановилась. А грязь Ромар велел отделять, пропуская воду через древесный уголь.
Начали тризну, когда уже стемнело; да только выходила она какой-то сдавленной, придушенной, слова лишнего никто не скажет. На тризне вообще-то плакать не полагается. Тризна должна быть весёлой, чтобы павшие родичи не горевали и не тужили сверх меры, чтобы видели – одержана победа, разбит враг; а что новые подоспели – так ничего, и этих одолеем. Пока сердце крепко, пока не согнулся ты – до тех пор никакой враг над тобой, над родом твоим не восторжествует.
Скудной выдалась эта тризна. Всё угощение – из запасов. Где свежатинки-то взять? И хотя и петь начинали, и даже пляску заводили – не таким всё было как должно, натужно получалось. Дорогонько куплена победа, треть воинов в поле осталась; ежели такую цену за диатритов платить, так никаких людей не хватит. Веселились поначалу только несколько молодых воинов, ошалевших от первого боя и первой победы – а главным образом от того, что назад живыми вернулись. Но и они потом поутихли, пригорюнились – нельзя ж веселиться, когда все вокруг мрачные сидят, словно в селении чёрный мор.
И как-то само собой вышло, что не тризна получается у детей Лара – а всеобщая сходка, сбор всего селения. И, значит, должен Бойша перед людьми ответ держать – как дальше-то жить станем?
Хотя и так уже всем, даже самому последнему тугодуму понятно – плохи дела, хуже некуда. Второй раз диатриты в ловушку не попадутся, а в чистом поле с ними справиться вообще никак не возможно.
Тишина сама собой воцарилась на тризне. Даже Матхи, ревнитель обычаев, не стал ничего говорить – мол, не сходка здесь, не о том речь повели. Промолчал слепой шаман, сидел, голову опустив – и Таши заметил недовольный взгляд Ромара. Тоже правильно – когда плохи у рода дела, когда враг на пороге – кому же, как не шаману людей ободрять! А коли сидит колдун с опущенной головой – то даже младенцу ясно: не отвести беду. Эдак и духом пасть можно. А тогда – какие из родичей воины?