Черная кровь
Шрифт:
Помнится, несколько дней назад на них красовалось кольцо, подаренное Лэром. А потом оно стало красоваться в кармане у мага. Мага, совершенно не понявшего претензии Энринны, которая всего лишь пыталась его защитить, и пообещавшего прийти ещё.
Больше он в обитель виры не заглядывал.
А Энри очень хотелось с ним попрощаться. Ведь шел последний день ее пребывания в Ринее. Она прожила в ней чуть меньше, чем в Кровавом замке, и все равно успела привязаться к этому гордому городу с серым небом, каменными плитками
— Я не понимаю, — резко заявила Энринна.
— Что именно?
— Почему вы, госпожа Дини, не можете меня понять.
Та рассмеялась вновь. Энри что, сегодня выглядит настолько забавно? Пора ей подрабатывать шутом. Все равно сегодня заканчивается ее ремесло в области трав.
Она смахнула с лица серую прядку, которая неизвестно каким образом там оказалась, выбившись из идеального хвоста, и заметила:
— Я понимаю тебя. Но жалости на всех вир на меня не хватит.
— А на скольких хватит? — спросила Энринна, смотря прямо в глаза.
Она и ее запомнит, эту Дини. Может быть, она вытеснит один из тех немногих эпизодов, что остался у Энринны от Венитора. Или частичку Лэра, так похожего на закатное солнце. Или желто-зеленые глаза первой и единственной кошки Энринны.
А, может, Дини станет занимать в ее душе отдельный уголок. Почетный, окруженный стальным светом фонарей. Ведь она — та, кто воспитала ее дочь.
А дети, как известно, хотя бы наполовину отражения родителей.
Если бы Телль выросла вместе с Энринной, кто знает, была бы она такой решительной, бойкой, самоуверенной, какая она есть сейчас?
— Только на одну, — ответила Дини, проследовав к окну, от которого отходило неясное белое сияние. — На дочь.
— Это хорошо, — только и заметила Энри.
Это действительно хорошо.
Телль будет под присмотром.
— Я могу идти?
— Завтра, перед твоим отъездом, я жду договор, — напомнила Дини, не давая прямого ответа.
Ответ был Энринне не нужен.
Она стремглав выбежала из этого неуютного затхлого дома. Ей нужно многое успеть, а времени остается все меньше…
И Энри интуитивно двинулась в ту сторону, где была лишь однажды.
***
Подчерк у Телль был идеально-каллиграфический: ряд букв рисовался под одним наклоном, не подскакивал, не съезжал вниз и походил, скорее, на что-то печатное. Видела она такое — в том городе, Норде, где она жила ранее, уже давно работали печатные станки.
Телль сидел за столом ровно: осанка у нее всегда была превосходной. Магичке не приходилось наклоняться над столом, чтобы видеть буквы — из-за плохого зрения она никогда не страдала, а уж сейчас…
Она перевела взгляд на широкое светлое окно, завешенное ажурными белыми шторами, приметила на ряд красивых домов и
Потом Телль вернула взгляд на белый подоконник, на домашнюю лилию с желтоватыми лепестками, и птица вновь стала рассеянной.
Не врала.
Эта Энринна не врала ни в едином слове.
Кровь по вкусу напоминала железо. Телль впервые попробовала ее сегодняшним утром, когда почувствовала ужасную боль в голове. Она не стала применять таблетки или магию. Просто сразу вспомнила слова Энринны и капнула пару капель на серебряную чайную ложку.
К серебру она почему-то прикасалась свободно. Хотя помнила слова в одной из легенд о том, что вампиры боятся серебра.
После крови Телль действительно стало легче. А потом, вдруг, она села за письменный стол, и строчки сами собой начали писаться на желтоватом листе.
Как будто она была Мирикой-Эгди, книги которой Телль любила читать в последнее время. Или ещё кем-то, таким же значимым.
Ей просто захотелось выплеснуть мысли на бумаге, и неважно, что будет с ними потом. С каждым идеально ровным, но неуравновешенно энергетическим словом приходило все большее умиротворение, и Телль удивлялась своей несообразительности, которая была до того.
Почему она не додумалась сделать так раньше?
Потому что во всем была виновата она. Она подтолкнула ее к этому. Вира — так Энринна называла саму себя. Она, вроде как, была ее мамой. Вернее, она и была ее мамой — но Телль боялась назвать ее так даже мысленно.
Она считала, что обрела хорошую подругу. Которая не возмутиться и не станет спорить. Которая поймет и примет. И получит понимание и принятие в ответ.
Может быть, настоящая мама и должна быть такой?
И Телль все ещё никак не могла понять, почему они с ней все-таки разошлись. Ненастоящая мама в тот вечер, когда произошел их первый разговор, была очень зла. Кричала, ругалась, возмущалась тому, что Телль не прогнала Энринну сразу же.
А ещё говорила о том, что Энри бросила Телль.
Но почему Энринна тогда относится к ней с такой заботой? Она поняла свою ошибку?
Во время второго разговора Энри рассказывала о Вениторе. Её, Телль, отце. Говорила, что он был высоким и очень красивым. Благородным. Надежным. У Телль тогда сам собой с губ слетел вопрос, почему же они расстались.
Энри замолчала и поджала губы. Наверняка ей было очень неприятно это вспоминать.
Но Телль, тогда ещё глупая Телль, спросила это вновь. И тогда Энринна ответила, что так было нужно. Что это никоим образом не зависело ни от него, ни от нее. Что она надеялась, что он вернется.