Черная луна Мессалины
Шрифт:
– Не жалей, приятель. Хоть раз с императрицей переспать – и будет что детям рассказывать, – подбодрил его толстяк. – Только подумай – сейчас ты был как сам император!
– Так это правда? – округлил глаза бородач. – Лициска и есть жена Клавдия?
– А ты не знал? Про то даже курам известно! – кивнул плебей зеленой шапкой на кудахчущих наседок.
– Да-а, жалко императора! Хороший он человек, хоть и не большого ума, – покачал головой бородач. – Это понял весь Рим, когда наш Клавдий повелел сбросить в море
– Хорошо быть умным задним числом, – вступился за Клавдия кудрявый толстяк. – Зато он много доброго для простого люда сделал. Построил водопровод, осушил Фуцинское озеро, а раздачи к праздникам его поистине щедры. И с такой развратной бабенкой живет, что стыдно сказать! Тьфу, глаза бы мои на нее не смотрели!
Мессалина и в самом деле позволяла себе все, что хотела. Пользуясь покровительством Великой Темной Матери, она проживала каждый день, как последний. Пиры, любовники, фривольные игры – ни в чем супруга цезаря не знала удержу. Ей было чуть больше двадцати, и, как молодая непуганая сучка, не знавшая хозяйского кнута, Мессалина проверяла границы дозволенного, заходя в своих безумствах все дальше и дальше. Поступки жены императора своей вызывающей дерзостью словно говорили: «А что будет, если я стану отдаваться первому встречному на глазах у всего Рима? А если переплюну Калигулу и заставлю отдаваться первому встречному почтенных матрон не только на глазах всего Рима, но и их благородных мужей?» И Мессалина устраивала во дворце лупанар, приглашая горожан поразвлечься с сенаторскими женами и дочерями и заставляя сенаторов присутствовать при их позоре. Так мстительная дочь патриция Мессалы вымещала злобу на всех, кто ее когда-то обижал.
Мечта ее сбылась. Она повелевала империей, но долгожданное счастье все не наступало. Душу томила неудовлетворенность. Хотелось любви и легкости, мечталось о полете. Как в ту незабываемую ночь, с рабом Исааком. И, не находя желаемое, Мессалина бесилась, переходя от безумных оргий к кровавым расправам. Женщин она казнила страшной смертью уже за то, что они были хороши собой, а мужчин всех, без разбора, укладывала в свою постель. Недовольных ждала смерть.
– Н-н-нет, только не это! – плакал Клавдий на плече Мессалины в первые ночи после того, как его провозгласили императором. – Я б-боюсь! Я не х-хочу!
Он с ужасом оглядывал императорские спальные покои, где, как ему казалось, все еще бродили духи убитой Цезонии и маленькой Друзиллы. Но Мессалину не пугала пролитая в этих стенах кровь. Вновь провозглашенная императрица с наслаждением растянулась в лоне золотого лебедя, где некогда почивал Калигула со своей супругой. Мессалина уже успела заменить статую Изиды, стоявшую в изголовье кровати, на отлитую из золота крылатую химеру с совиными лапами, в точности повторяющую ее пропавшую буллу.
– Мой Клавдий, тебе нечего бояться! – заверила мужа Валерия, откидывая шелковое покрывало и представая перед Клавдием во всей своей красе. – Лишь слушайся во всем меня и своих вольноотпущенников. Нестор, Полибий, Паллант – люди ученые, они ни в чем тебя не подведут.
И супруга припала к губам
Допущенные к кормушкам, они так нещадно грабили государство, что однажды, когда Клавдий пожаловался на безденежье в казне, кто-то из сенаторов ему остроумно заметил, что денег будет вдоволь, стоит императору только войти в долю к своим вольноотпущенникам. Прикрывая казнокрадов, Валерия, в свою очередь, получила в их лице надежную защиту от доносов доброхотов, время от времени стремящихся открыть императору глаза на распущенность жены. Таких доносчиков вольноотпущенники тут же обвиняли в клевете и поспешно казнили, не давая цезарю вникнуть в суть дела. Ловкость, с которой Мессалина выходила сухой из воды, была поистине необыкновенна.
Однажды, увлеченная мимом Мнестором, императрица призвала лицедея к себе. Тот пришел и скромно встал в дверях спальных покоев, прикидываясь смущенным и не понимающим, чего от него хотят. Одно дело – делить постель с императором, как это было с Калигулой, и совсем другое – спать с императорской женой. За это можно и головы лишиться. Но и не спать с Мессалиной тоже нельзя – лишишься головы еще скорее. И мим стоял, прикидываясь дурачком и очень надеясь с помощью всегда покровительствовавшей ему Венеры выпутаться из скользкой ситуации.
– Да, моя госпожа, – проговорил он, талантливо разыгрывая робость.
– Приблизься и ляг рядом со мной, – сдвинулась на ложе Мессалина, освобождая ему место.
– Не могу, моя госпожа, – выдавил из себя Мнестор. – Ты – супруга императора, я не имею права покуситься на святое.
– Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! – хмуря брови, выкрикнула Валерия, задыхаясь от душившего ее гнева.
– Мне может приказывать только цезарь, – потупился мим.
Мессалина вскочила с ложа и, в сердцах отхлестав Мнестора кнутом, выбежала из комнаты, устремившись в таблинум, где работал над книгами по этрусской истории Клавдий. Сочинения императора были сумбурны, зато многочисленны, и специально поставленный чтец день за днем, книгу за книгой читал их в Александрийском музее. Мессалина вбежала в кабинет и с порога потребовала:
– Немедленно издай приказ, чтобы мим Мнестор беспрекословно мне подчинялся!
– Да, м-моя богиня, к-к-конечно, как ты захочешь, – засуетился Клавдий, проворно царапая на папирусе требуемое распоряжение.
Получив желаемое, Валерия бросилась обратно на свою половину. Теперь-то уж Мнестор не отвертится! Мим будет делать то, что ему прикажет Мессалина, ибо, став повелительницей Рима, она ни в чем, ни разу, никогда и ни при каких обстоятельствах не получила отказа. Сады Лукулла манили Валерию своим очарованием уже давно, и теперь императрица ломала голову, как заполучить их в свою полную и безраздельную собственность.