Черная Мадонна
Шрифт:
– Теперь мы иммигранты, да? Или эмигранты?
– И то, и другое. Тебя мучают угрызений совести?
– Нет. Мне хорошо там, где мы с тобой вместе.
Для зарождения ностальгии двух часов на чужбине еще маловато, учитывая, что мы жертвы возможных преследований, беглецы, одним словом, беженцы.
– Я буду любить тебя, моя новая родина, но не за то, что ты породила меня, а за то, что приютила, удочерила.
– Да, есть брошенные дети, но иногда и родителей покидают.
– Ты представляешь, а в Москве сейчас двадцать градусов мороза!
– А здесь двадцать тепла. Это в середине декабря. Даже подумать
– Когда пойдем сдаваться?
– Чем скорее, тем лучше. Надо бы отстреляться сразу, потому что ждать будет невыносимо. Нам и город, и его теплое солнце будут не в удовольствие.
– Но ведь мы не знаем, чем может закончиться наш приход туда.
– В худшем случае, нас депортируют.
Приняв душ, мы упали на кровать. Сна не было, хотя чувствовалась невероятная усталость и какое-то психологическое истощение, нервы были на пределе.
– Может, повторим легенду?
– Мне кажется, нужно сделать передышку, на пару дней забыть о том, что произошло, тогда рассказ будет выглядеть более естественно и правдоподобно.
– Но ведь все это правда. Почему нам должны не поверить?
– Знаешь, человеческая психология – это большая загадка. Можно правдоподобно врать и можно вызвать тотальное неверие, говоря чистую правду. Давай-ка лучше посмотрим, что там у нас в мини-баре.
– Точно! Это то, что нам сейчас нужно.
– Да, может, легче будет уснуть. Завтра будет сложный день.
Не было никакой специальной охраны, никаких вооруженных до зубов военных. Вращающаяся стеклянная дверь, окошко приемной. За ним – молодой скучающий офицер, застывший в любезном ожидании, пока мы усмиряли дрожь в голосе, чтобы с жутким восточно-европейским акцентом произнести испанское слово «asilo». Офицер попросил документы. Слава Богу, в мире существует много интернациональных слов, таких, например, как паспорт, которые узнаваемы, даже если произносятся с ударением на другом слоге. Офицер записал наши данные, выдал две бирки с прищепкой и махнул рукой в сторону входа. Пропустив вещи через камеру досмотра личных вещей, мы вошла внутрь. Чистое офисное помещение, светлое и приятное. Всё тихо и спокойно, без криков и воплей, без возмущенных граждан, толпящихся в очереди. Посетителей вызывали по номерам.
Русскоговорящего переводчика в этот день не было – она приходила только по необходимости, а поскольку беженцев из России было не слишком много, необходимость тоже возникала не часто. Её должны были вызвать на тот день, когда нам назначат собеседование.
Служащая в окошке стеклянной кабины дала нам две анкеты для заполнения. Везде под испанским текстом был английский перевод, так что мы справились без особого труда.
– Так… Нужен ли нам переводчик? Нужен! Ставим крестик.
– Специальное медицинское обслуживание… Инвалидность, наследственные заболевания… Пропускаем. Адвокат. Нам нужен адвокат?
– Даже не знаю, как лучше. Если скажем, что нужен, могут подумать, что нам есть о чем беспокоиться. Если не возьмем, то посчитают слишком уверенными в себе.
– Мы имеем право на бесплатного адвоката, вот и всё. Ладно, давай, если спросят, пожмем плечами, скажем, что не знаем, что, скорее всего, не нужен. А там посмотрим по реакции.
Посмотреть по реакции не удалось. Служащая в окошке, молча, приняла анкеты, ничего не спросила и ни чему
Спрятав анкеты, на ломанном английском она объяснила, куда нам идти дальше, но для записи на собеседование нужно было позвонить по такому-то номеру телефона с такого-то по такое-то время. Видимо, общий поток беженцев был слишком велик, поэтому встречу назначали не ранее, чем через два-три дня и только по предварительной записи.
– Ruso, ruso, – ткнула она напоследок пальцем в картинку на синей брошюре и, когда я понимающе кивнула, вручила её мне. На листке, сложенном втрое в виде рекламного буклета или театральной программки, мы нашли краткое изложение на русском языке информации обо всех основных этапах, через которые проходит каждый, запросивший убежища в Испании. Быстро пробежав глазами по тексту, я уловила основное – схема такая же, как и в других странах, насколько я помню из информации, вычитанной в Интернете.
– Смотри, здесь написано, что мы не имеем права работать в течение полугода от момента подачи заявления.
– Да, это, конечно, не очень приятно, но я уверена, что многие начинают работать раньше, ещё не получив документов, если подвернется случай. Вот, смотри, она обвела этот адрес. C. E. A.. 1 Как я понимаю, они нами потом должны будут заняться.
– Надо ехать к ним. Кто ещё нам поможет сделать звонок и попросить назначить дату собеседования?
– Так, организации, помогающие беженцам в юридических, интеграционных, медицинских, религиозных и прочих вопросах. Интересно, что значит: помощь в религиозных вопросах? Они подталкивают к самоопределению?
1
RC. E. A. R. (исп. Comisi'on Espa~nola de Ayuda al Refugiado) – Испанская Комиссия Помощи Беженцам (прим. автора).
– Наверное, они считают, раз ты беженец, раз неуверен в том, какую родину себе выбрать, то, и в какого бога верить, ты сам решить не сможешь.
– Не смейся. Тут все такие грустные, нам тоже нельзя выходить из роли. На улице поулыбаемся.
– Поехали.
Мы быстро научились ориентироваться в метро. Конечно, мы не знали названий станций и линий, но ходить по стрелкам уже было проще. Надо сказать, информация в мадридском метро была очень внятной, легко улавливалась логика движение и символика, даже без знания испанского. Кроме того, многие надписи давались на французском и английском, что значительно облегчало ориентировку.
– Слушай, C. E. A. R – в русском варианте было бы – Испанская Комиссия Помощи Беженцам. ИКПБ. Просто какая-то коммунистическая партия большевиков, честное слово.
– Почему? Ещё в аэропортах есть такое понятие. Кольцевая полоса безопасности, кажется. Тоже КПБ.
– Ага, а ещё я помню, как-то брали билеты на поезд в Екатеринбург. Там было написано, что КПБ включен.
– И что это?
– Комплект постельного белья.
– Да, сразу видно, что мы в Европе. Тут тебе и религиозное самоопределение, и партийная принадлежность – выбирай – не хочу.