Черная маркиза
Шрифт:
Очень красивую.
С которой можно было вместе спать, но не жить ради неё, не умирать за неё.
В сердце у него воцарилась пустота.
Чёрная, как уголь. Горькая, как рвота.
Вот чем закончилась его любовь. Пустотой с привкусом желчи.
Тиш никогда раньше не говорила ему того, что только что сказала.
Потому что он никогда не спрашивал, довольствуясь теми крохами тепла, которые она ему дарила.
Но теперь всё кончилось — враз.
Будто бы от удара волны с тихим шелестом рассыпались
Дидье спокойно поднялся с постели и подобрал одежду, как всегда, разбросанную повсюду.
— Ты куда это собрался? — вздрагивающим от гнева, тревоги и страха голосом осведомилась Тиш.
— Пока не знаю, — честно ответил Дидье, мельком глянув на неё. — Куда-нибудь.
— Нет, ты точно с ума спятил! — Голос её упал до шёпота. — Ты… ты не сможешь уйти от меня!
— Я уже ушёл, — коротко откликнулся Дидье и молниеносно поймал её за руки, когда Тиш метнулась к нему, собираясь то ли обнять, то ли ударить.
— Я не буду умолять тебя остаться! — надорванно выдохнула она. — Хочешь уйти? — Глаза её сверкнули. — Да пропади ты!
Дидье только пожал плечами, выпуская её тонкие запястья.
Он уже пропал.
Зайдя в свою комнату, он собрал вещи, — их было немного, — в холщовый мешок, закинул его за плечо, спустился вниз и вышел за дверь «Калиенте».
Начинало темнеть. Мелкий дождик прибил пыль на дороге, и пахло свежестью.
Дидье шёл и шёл, не оглядываясь, пока городок не скрылся из виду. А потом свернул с дороги и бросился навзничь в мокрую траву, пахнущую дождём и горечью.
Он всё ещё чувствовал на губах вкус Тиш.
Но это ничего не значило.
Пустота, чёрная горькая пустота.
И свобода.
О да, он наконец-то был свободен — от этих пут.
От своей горькой любви.
Тиш сказала: «Я свободна и останусь свободной!»
Теперь и он стал свободным.
Больше он никогда и ни на кого не променяет эту свободу.
Он сел и, рассеянно сорвав травинку, сунул её в рот.
И вдруг подумал, что за все неполных двадцать четыре года своей непутёвой жизни никогда и ни от кого, кроме матери, не слышал трёх таких простых слов: «Я тебя люблю».
Вот смех-то…
Его хотели, что да, то да. Но любить…
Дидье несколько раз глубоко вздохнул. Воздух казался ему горячим, в глазах кололо, будто туда насыпали песку, но слёзы — слёзы не приходили.
— Tabarnac de calice d'hostie de christ! — длинно и непотребно выругался он, мотнув головой.
Ничья любовь не была ему нужна, будь она проклята! Любовь — всегда боль.
Хватит с него.
Прочь отсюда.
Порт-Ройял.
Трактир «Три бочки».
Почему бы нет?
Всё равно.
Patati-patata!
Маркиза Летиция Ламберт, Тиш, ворочалась и ворочалась без сна в своей огромной опустевшей постели,
Ей внезапно пришло в голову, что она ещё никогда не спала здесь одна. Дидье Бланшар всегда оказывался рядом — стоило ей лишь руку протянуть.
Тиш с досадой подумала, что неправильно вела себя с Дидье. Стоило пообещать ему… сказать ему то, что этот дурачок хотел услышать… утихомирить его… улестить… и впредь просто вести себя осмотрительней, вот и всё.
Ладно.
Ничего ещё не потеряно.
Он вернётся.
Тиш беспомощно утёрла мокрые щёки. Дидье придёт. Придёт непременно! И будет просить прощения за свою грубость, умолять её принять его, говорить, что не может жить без неё…
И она простит его… конечно, простит, и сама попросит прощения, и всё будет, как прежде.
Снова смахнув слёзы, она мечтательно улыбнулась в темноту и успокоенно перевернулась на другой бок, натягивая повыше скомканную простыню.
Так и случится.
И очень, очень скоро.
Она прислушалась, отчаянно желая вновь услышать звучавший в её сердце совсем недавно тихий голос, который подтвердил бы ей, что она права… но голос молчал.
Ночь, когда Дидье Бланшар гулял в кабаке «Три бочки», присутствовавшие там запомнили навсегда. И не только потому, что ром и вино за счёт Дидье лились рекой для всех желающих, а сам Дидье горланил забористые матросские песни и отбивал чечётку, не жалея ни башмаков, ни пола. Но из углов выползли, покачиваясь, даже упившиеся к тому времени вусмерть корсары, когда Дидье Бланшар уселся играть в кости, поставив на кон свою свободу.
Увы, в трактире не нашлось никого, кто бы мог сочинить об этом песню, кроме самого Дидье, но опять же, увы, ему тогда было не до этого.
Он сидел, опираясь локтями на стол позади себя — с виду трезвый, как стёклышко, и беспечный, как стриж, а на коленях у него елозила Нелл, маленькая рыжая шлюшка, которая тёрлась об него, как котёнок, ластилась, то шепча на ухо непристойности, то жадно шаря руками под его расстёгнутой рубахой. Дидье только встряхивал русой головой, со смехом прижимая ладонью её бесстыжие пальцы и рассеянно чмокая девчонку в круглую щёку.
— Отлипни от парня, Нелл, — скомандовал наконец трактирщик, дородный и лысый, потерявший десять лет назад ногу в сражении с испанцами, известный всему Порт-Ройялу под именем папаши Кевина. — Он тебя не хочет. Он устал от бабьих штучек.
Корсары захохотали.
Нелл возмущённо надула пухлые губы и умоляюще заглянула Дидье в глаза, ладошкой поворачивая его голову к себе:
— Вот ещё! Это же неправда, скажи? Дидье-е!
Ухмыльнувшись, тот бережно заправил ей за ухо рыжий локон и, порывшись в кармане, сунул за корсаж её розового платьица золотую монету: