Черная молния вечности (сборник)

Котюков Лев

А вообще самое лучшее у поэта, ежели он действительно поэт, – ненаписанное. И, может быть, самые гениальные поэты не оставляют после себя ни единой строчки, ибо истинная поэзия – это открытое мироощущение. И самое проникновенное, самое пронзительное, душевное переживание порой невозможно выразить в слове, а тем более закрепить на бумаге.

На рубеже тысячелетий я пристрастился писать предисловия к чужим поэтическим книгам. Не то чтобы я раньше гнушался этой работы, ибо не счесть рецензий, рекомендаций, вступительных статей, врезок и т. п., написанных мной по разным поводам, приятным и не очень. Но, да простят меня коллеги, я не считал сие занятие серьёзной работой, если не сказать крепче. Но в последние сумасшедшие годы я, как

ни странно, очень трезво пересмотрел свое отношение к этому «мелкому» жанру – и откровенно скажу, что чужое творчество в иные дни и ночи становится для меня не менее близким, чем моё собственное. Особенно ежели человек хороший. И добавлю: хороший поэт и одновременно хороший человек – явление на Руси весьма редкое. И не только на Руси.

Где-то я обмолвился: «Моё бессмертие – моё одиночество, ибо только в одиночестве человек бессмертен, как Бог».

Я мужественно не отказываюсь от своего рискованного афоризма, но уточняю, что поэзия – это ещё и соодиночество. Не ручаюсь за других избранных, но мне не хочется одному обитать в живом бессмертье Божьем. Я отказываюсь единолично владеть тайнами, которые принадлежат всем. И ох как хочется жить не только роскошью человеческого общения, но и наоборот! Ибо самый надёжный друг – не тот, кому можно всё бесконечно высказывать, но тот, с кем можно и нужно молчать до бесконечности.

Я слукавил бы, заявив, что меня не интересует современный литературный процесс. Мне иногда даже кажется, что я принимаю в нём какое-то участие. Конечно, не такое, как какой-нибудь окололитературный журналист и придурок, но всё же… И поэтому не случайно созрело робкое желание переиздать написанные когда-то предисловия. Естественно, не все, а избранные, поскольку некоторые субъекты литературы не оправдали моих надежд и авансов, да и просто-напросто оказались суетливым дерьмом. Но тиражируют, мерзавцы, мои лестные слова о себе без моего ведома и разрешения где ни попадя. Но не о них, призванных, ныне речь моя, а о избранных.

Крепко подумав, я решил, что одними предисловиями читатель, не дай Бог ещё злой и голодный, сыт не будет. Кто-то настырно захочет убедиться в правоте моих высоких оценок, а кто-то, не менее настырно, пожелает уличить меня в предвзятости и некомпетентности. Но как сегодня разыскать малотиражные издания в бурных безднах литературного океана и в книжных трясинах рынка? Почти безнадёжно. Вправе ли я рассчитывать, что у читателя и критика окажется под подушкой интересующий его томик. А вдруг его жена засунула книгу стихотворений под ножку вонючего шкафа, дабы не качался и не скрипел во время семейных скандалов.

Вот так и родилась идея книги «Моя галерея»: собрать некоторые «путёвки в жизнь», написанные мною разным, порой очень далёким друг от друга по времени и по мировоззрению авторам, и проиллюстрировать их избранными произведениями самих авторов.

Льщу себя уверенностью, что людям, неравнодушным к русской поэзии, станет понятнее и моя правота, и заблуждения мои. При этом считаю необходимым оговориться: никогда не писал о тех, к кому был равнодушен. И ещё оговариваюсь: поэзия останется поэзией даже тогда, когда на Земле не останется ни одного поэта.

Посланник вечности

Настоящий поэт – явление природы, а потом уже литературы и культуры. Николай Рубцов – абсолютное явление русской природы, ее Божественное проявление в отчем слове. И не случайно он – последний русский поэт XX века, практически при жизни ставший классиком.

Но судьба с малых лет не щадила его. Раннее военное сиротство, беспризорство, детдом, суровая морская работа, а потом четыре года службы на эсминце в северных морях – и опять работа, бездомство, полуголодное студенчество – и проклятая бытовая неустроенность до ранней, трагической смерти. Всего неполных 35 лет земного бытия, ничто по сравнению с вечностью. Но!.. Но в 1965 году он выпустил свою первую книгу, а через двадцать лет на

родине ему поставили памятник.

Николай Рубцов был настоящим русским человеком, а не пресловутым чудиком и бомжом, как пытаются иные его представить. Он умел безоглядно любить и был любимым. Но как часто любовь и смерть идут рука об руку. И пусть любовь бессмертнее самой жизни. Но нет, нет утешения сердцу и разуму. Поэт был нормальным русским человеком, обладал ясным сознанием, но волею судьбы его упорно сносила вниз река жизни.

О, песни Николая Рубцова! Это поистине бесценный дар нам, многогрешным. Когда я вспоминаю его негромкий голос – меркнет даль и глохнет шум сторонний. Я вновь въявь слышу, как он поет свои знаменитые стихи: «В горнице моей светло», «Звезда полей», «В минуты музыки печальной», «Замерзают мои георгины»… Неповторимы, завораживающи были песни в авторском исполнении. И остается только клясть себя и неловкое время, что не было под рукой магнитофона, да и не могло быть по бедности, дабы записать для вечности его необъяснимо чарующее пение. Эх, наше вековечно русское: «Если бы знать!.. Если бы знать!..» Но, увы, никто ничего не знает…

Николай Рубцов – прорыв! Его творчество восстало над официозом советской литературы, восстановило прерванную на Есенине нить русской поэзии. Песенное есенинское начало продолжилось в Николае Рубцове и зазвучало во всю мощь в самый разгар нашего зловещего уранового века. Сколько душ спасла музыка его стихов?!. Кто сочтет?.. И скольким ныне дарует она спасение? Стихи Николая Рубцова вечны, как сама Россия. Стынут бронзовые изваяния поэта над землей, летят осенние листья, шумят снегопады… Но горестно остается вздохнуть о какой-то роковой тайне посмертного признания многих и многих русских гениев. И нет разрешения сей страшной тайне. Ныне, когда теле-и радиоэфир засорены эстрадной мутью, когда истинные творцы в загоне, когда умышленно подменное выдается за истинное, стихи и песни Николая Рубцова – как лесной воздух при кислородном голоде, как глоток родниковой воды на безводном, горючем пути. Нет возврата домой! Но родина вечна в мире этом и в мире ином. И вечны вещие образы поэзии Николая Рубцова. Они с нами, в нас! Они остаются с душой человека навсегда.

Последняя свобода

– Русский поэт Юрий Воротнин – ныне почти сосед по Подмосковью, а вернее, почти земляк: я родом из Орла, он – из Тулы.

Удивительно, но жизнь как-то очень долго и ловко берегла нас друг от друга, чтобы свести, наконец, в наши зрелые лета, в годы русского возрождения и разора, и сопутствующих сему вечных русских надежд.

Я ещё не перестал верить в человеческую дружбу, хотя о дружбе творческой забыл давным-давно. С горечью забыл, если не сказать больше… И не говорю… И молчу, глухо, угрюмо.

Но, но, но!..

О, это непостижимое русское «НО»! И, славу Богу, что оно есть!

В нашем «НО!» порой во сто крат больше «ДА!», чем в самом ДА??? которое, в безнадёжной борьбе меньшего зла с большим зловеще обращается в «НЕТ!!!», ибо зло – категория неделимая?

Читая поэта

Юрия Воротнина

Но в ресторане вдруг певица

«Ночным Белградом…» – запоёт.

Юрий Воротнин

Мотив забытый над тёмным садом,

И песня полнит печалью грудь:

«Ночным Белградом мы шагали рядом,

Казался близким самый дальний путь».

Где этот голос?! Где эти встречи?!

Быть может, в бездне любовь поёт…

Но всё, что было – осталось вечным,

И то, что вечно, – всегда грядёт.

Всегда в грядущем – дорога к Богу,

Всегда в грядущем – последний край.

Пройти осталось не так уж много, —

И там, за адом, – ворота в рай.

Поёт над бездной душа-отрада, —

И пусть за раем обратно ад…

«Ночным Белградом… Ночным Белградом…» —

И нет дороги душе назад…