Черная молния вечности (сборник)
Шрифт:
Думаю, что этих строк вполне достаточно, чтобы понять моё отношение к творчеству Юрия Воротнина, а заодно и понять мой тёмный афоризм, от которого, увы, не могу удержаться: зло, как и добро, надо творить абсолютно бескорыстно, то есть не творить. Если кто-то чего-то не понял из вышесказанного и изречённого, то это, как говорится, его тупые проблемы. И вообще: лучше жить непониманием последней свободы, чем абсолютным пониманием всего несвободного, ибо земная жизнь наша не так уж и безнадёжна при всей её дурной конечности-бесконечности. Она – «бессмертья, может быть, залог». И нет в мире Божьем бессмертья без Человека, и Человека без поэзии нет.
Истина и легенда
«Что есть истина?» – вопросил
Истина не нуждается в самоутверждении, ибо в истине – правда.
Но ложь без энергии самоутверждения – ничто, а потому «слова, слова, слова…». И рождаются легенды. И достоверность вымысла, особенно женского и женственного, застит истинное, как временный огонь фейерверка застит свет вечных звезд. Ложная красота легенды зачастую агрессивна и всепроникающа, а посему весьма скоро и охотно усваивается массовым сознанием. Не счесть тому примеров в истории мира, а в истории отечественной литературы легенды живут и «побеждают», переживая своих творцов.
Вот, например, у всех в умах застряло, что слоган «Поэт в России больше, чем поэт!» принадлежит Евтушенко. Кстати, очень сомнительный и неглубокий слоган. И сам Евтушенко в сие крепко уверовал, венчая этими словами свой последний юбилейный вечер. На самом же деле это слова Белинского, сказанные аж в 1847 году. Неистовый Виссарион легкомысленно обронил: «Поэт в России больше, чем поэт!», Некрасов хитро подхватил: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», и пошло, поехало. Не удивляюсь, ежели и слова Некрасова припишут Евтушенко, поскольку можно, так сказать, «не быть…».
А вот еще примерчик, но уже из собственной практики. В книге «Демоны и бесы Николая Рубцова» я написал, что благодаря своим товарищам по Литературному институту, Николаю Рубцову и Анатолию Передрееву, узнал о литературоведе Кожинове. И добавил к сему, еще при жизни последнего, что не надо уважаемому Вадиму Валерьяновичу приписывать себе открытие Рубцова читающей России. С чем лично Кожинов величественно согласился. И ведь, действительно: кем был В. Кожинов в конце 1960-х? Скромный, настырный сотрудник ИМЛИ, кандидат филологических наук, а Николай Рубцов был всесоюзно признанным поэтом, стихи которого издавались массовыми тиражами.
Но вот поди ж ты, какой-то Куняев пишет, что я бросаю тень на светлое имя Вадима Валериановича Кожинова, ибо всей литературной общественности известно совершенно противоположное, что без Кожинова как бы и Рубцов не состоялся. А я ведь черным по белому далее написал, что Кожинов очень много сделал для пропаганды творчества Рубцова, но уже после смерти поэта. С чем Кожинов, Царствие ему Небесное, также был согласен, в отличие от своего незваного правозащитника.
Аналогичная ситуация нынче складывается с творческим наследием и литературной судьбой замечательного русского поэта Алексея Прасолова.
Лично я с Прасоловым был знаком шапочно в общежитии Литинститута. Помню смутное, похмельное утро ранней осени и чье-то бодрое: «Пошли похмелимся, тут Прасолов на ВЛК объявился!». Кто такой Прасолов, мне было тогда абсолютно до лампочки, главное «похмелимся!..».
Эх, юность ты моя забубенная! Где ты теперь?! И была ли?!
Очень точно портрет поэта передан Владимиром Ивановичем Гусевым в статье «Первая книга»: «…Прасолов, когда был по-житейски „в форме“, был человек собранный, жесткий и умный, болтать не любил, даже в глаза не любил смотреть – как бы для того, чтобы и тут не расходовать энергию попусту».
Вот этот человечек с убегающими глазами и оказался Прасоловым, с которым, увы! больше встретиться не довелось, поскольку на следующий день «по известным причинам» он навсегда исчез из общежития. Но что мне тогда был Прасолов, что я – Прасолову?! Тогдашний мой моральный облик – это Зилов из «Утиной охоты» Александра Вампилова, с коим в те славные годы был накоротке. Желающим уличить меня
А теперь о посмертных открытиях поэта Алексея Прасолова, вернее об его незваных открывателях. Читаю недавно в одном полусолидном издании: «Отрадно, что Прасолов, несмотря на гонения, был сразу замечен и поддержан известными литературными критиками В. Кожиновым и И. Ростовцевой. Они оказали огромное влияние на творческое развитие поэта, благодаря их самоотверженным стараниям творчество Прасолова стало достоянием всей читающей России…» Подобные высказывания звучат на поэтических вечерах и задают тон в окололитературных ямах и подворотнях.
Вот она легенда, вот она, родимая! Р-раз – и сожрала истину. И не поморщилась, не зарделась от мелкого смущения.
Между тем, читаю в предисловии В. Кожинова к сборнику А. Прасолова («Стихотворения», издательство «Советская Россия», 1978) следующее: «Четырнадцать лет назад (т. е. в 1964 г. – Л.К.) меня не только не заинтересовало, но и несколько удивило (!) появление в „Новом мире“ большой подборки стихотворений неведомого воронежского поэта (до этого стихи Прасолова публиковались только в местной печати и едва ли были известны кому-либо, кроме его земляков). Было ясно, что стихи написаны по-настоящему значительным, глубоко мыслящим и сильно чувствующим человеком. И все же не могу не признаться, что не понял тогда главного: в литературу пришел подлинный поэт. Я видел в его стихах сильные, яркие, полные смысла строки, но не разглядел того целостного поэтического мира, который уже созрел в душе их создателя. Стихи, взятые в целом, воспринимались как нечто прозаичное, несколько даже рассудочное и лишенное того высокого артистизма, без которого не бывает истинной поэзии (!). Но вместе с тем теперь ясно, что поэта полнее можно было бы увидеть и в тех стихах, и горестно думать о своей тогдашней незрячести. Я не разыскивал новых стихотворений Алексея Прасолова (а ведь вскоре вышли сразу две его книги), не думал о нем, хотя подчас и слышал его имя и не забывал о той журнальной подборке. Лишь в 1976 году я снова встретился с его стихами – чтобы уже не расставаться с ними…» (т. е. через четыре года после смерти Алексея Прасолова. – Л.К.)
И еще В. Кожинов упоминает о некоей И. И. Ростовцевой, якобы «… сыгравшей большую роль в судьбе поэта», но не подкрепляет свое высказывание никакими значительными фактами из биографии Прасолова.
Но к чему литературной легенде факты? Легенда и без фактуры самодостаточна.
И неудивительно, что в 1984 году в журнале «Литературное обозрение» известный русский поэт, земляк и приятель Прасолова, Анатолий Жигулин с обоснованным несогласием пишет:
«…В некоторых статьях критик В. Кожинов сетовал, что вот-де такого поэта, как Алексей Прасолов, никто не заметил и никто не помог ему в свое время. Полноте, Вадим Валерьянович! Заметили и помогали. Кто заметил и кто помог? Да Твардовский Александр Трифонович! Взял да и напечатал большую подборку А. Прасолова „Десять стихотворений“ в „Новом мире“, в восьмом номере 1964 года, на 13–14 лет раньше Ваших первых статей о Прасолове. А в 1967 году автор этих строк, едва ли более пяти месяцев ведавший стихами в „Литературной газете“, успел-таки напечатать подборку стихов Прасолова. В Воронеже А. Прасолову помогали критики В. Гусев, А. Абрамов, В. Скобелев, О. Ласунский. Алексей Прасолов, как и всякий истинный поэт, бывал порой и одинок. Он писал письма – друзьям, знакомым и незнакомым. Поэтому совершенно неправ В. Кожинов и в своих упорных утверждениях о большом влиянии на творчество Алексея Прасолова критика И. Ростовцевой всего лишь на том основании, что она получила от него, а потом опубликовала несколько писем. Это, конечно, выглядит странно. Наш долг, долг друзей и товарищей А. Прасолова, отвергнуть праздные домысли и восстановить истину».