Черная сага

Булыга Сергей Алексеевич

Они еще не улеглись — песни пели, кричали. Криворотые — наглый, крикливый народ. Даже во время дружеской беседы они постоянно перебивают один другого. А до чего они надменны! У них ведь от рождения рты вовсе не кривые. Это уже потом, с годами, от постоянной надменной гримасы линия их губ приобретает ту неприятную подковообразную форму, из-за которой их все и зовут криворотыми. А что они стреляют хорошо, так это ведь от трусости: тот, кто не решается сойтись с противником лицом к лицу, вынужден прибегать к различным постыдным уловкам — стрельбе из лука, волчьим ямам, отравленным колодцам, колдовству. А то, что я сейчас лежу в засаде, так то не уловка военная хитрость. И, кроме того,

я еще и даю своим воинам возможность получше рассмотреть врага и убедиться, что ничего особенного — кроме, конечно, численности — в криворотых не сыщешь. А уж что касается вооружения, одежды, нравов и даже наречия, на котором они изъясняются, так тут и вообще у нас с ними немало общего. А со своими воевать у нас богатый опыт. Так что осталось только подождать, пока их стан затихнет, а потом…

А было то уже совсем под утро…

— В седла! — шепнул я.

Сели в седла. И я, меч обнажив, вскричал:

— Хей! Хей!

И и мы — с места в галоп — и на врага:

— Хей! Хей! Хрт! Макья! М-макья! М-макья!

Под «Макью» хорошо рубить. Да и под «Хрт!» тоже неплохо. И мы рубили их! Копытами топтали! Визг! Вопли! Хрт! Хрт! Хрт!

А после резко — и все вдруг — враз развернулись и ушли. Они нам вслед стреляли…

Но это хорошо стрелять, когда рука тверда и не дрожит от гнева или страха. А так все стрелы уходили мимо! Отъехав, мы остановились, смотрели на их стан, смеялись. А рассвело уже, их теперь хорошо было видно. Конечно, мало мы успели, не больше двух-трех сотен порубили, а их тут тьмы и тьмы. Но все-таки победа есть победа! И пусть они теперь кричат себе, грозят, пусть запрягают, строятся, пусть начинают выдвигаться, пусть впереди бегут стрелки и пусть себе уже и целятся, стреляют в нас! Тьфу! И еще раз тьфу! И я кричу:

— Смотрите! И запоминайте! А после всем расскажете, какие это криворотые и криворукие и кривоглазые! Кого страшиться? Х-ха!

И Шуба:

— Х-ха!

И вся дружина:

— Х-ха! Ха-ха!

Вот было как! Три сотни криворотых полегло, а мы ни одного не потеряли! И не спеша, у Кнаса на виду, мы двинулись к Ярлграду. Шли на рысях, смеялись, балагурили. И Шуба то и дело восклицал:

— Ну, ярл! Ну, день какой! Н-ну, я тебе скажу!

Да и дружина вся — дружина как дружина! Потом… Оно как-то само собой случилось: чем ближе подъезжаем, тем все медленней. И смолкли шутки, и беседы замерли. Я хмурился, я делал вид, как будто ничего не замечаю.

Вот и Ярлград. Дорога повернула в гору. Мы вовсе перешли на шаг. Смотрю: на стенах никого, в воротах никого. Да и…

Ворота настежь-то! Кто хочешь приходи — бери! Я осадил коня! Привстал на стременах, прислушался…

Шум! Где-то далеко, чуть слышный. Это шумит толпа. И, надо полагать, на капище. А Хрт пока молчит!

Я посмотрел на Шубу, на дружинников. Все они мрачные, все насторожены…

И ждут, что я скажу. Но — вижу ведь! — что не хотят они в Ярлград! Что им там делать? Слушать Хрт? Смотреть…

А мне?! Вот только что был славный бой, все было хорошо, все сам своим мечом — решал. А тут…

И я задумался. И на Ярлград смотрел. И…

Чувствовал, как закипает во мне гнев! Ведь я же знаю, что меня там ждет! Ведь для чего они сошлись капище и для чего кричат? Ведь для того же, ярл! А я — какой я ярл, какой я Барраслав?! Нечиппа Бэрд, ахристратиг, любимец легионов — вот кто я в самом деле! И Тонкорукий, а не Хрт должен молить меня…

И все-таки…

Я брови свел, сглотнул слюну, дух перевел… И так сказал:

— А дальше так: вам тут, я вижу, делать уже нечего. А вот… Шуба, пойдешь на Глур и скажешь Судимару, что…

И я опять задумался, ибо не знал, что говорить. И

вообще я ничего не знал! И потому молчал.

Шуба, немного подождав, спросил:

— А ты куда?

— А я… — и я поморщился. — Я еще должен попрощаться.

— С Хрт?

— Да.

— А зачем?! — гневно воскликнул Шуба. — Он уже мертв! И все они мертвы! А ты — живой. И я. И пятьдесят мечей…

— А дальше что?

— Как что?!

— А то! Иди на Глур. А там — на Владивладов Волок. А я… Не обессудь, я не могу. Да мне и не достойно.

— Х-ха! Не достойно! Х-ха! А что достойно? Помирать на капище? Нет, ярл! Достойно лишь одно — с почетом лечь в бою! Подумай, ярл!

— Подумал. И… Прощай!

— Как знаешь!

Мы разъехались. Они направились к реке, а я к распахнутым воротам. В ворота въехал, двинулся по улицам. Ярлград стоял пустой. По улицам бродили только псы — как и тогда, когда я в первый раз шел к капищу. Правда, тогда я был силен — следом за мной маршировали две ударные манипулы, ну а всего при мне тогда было четыре тысячи шестьсот пятнадцать строевых. Теперь же я один. Зато верхом! И что плохого в том, что я один? Так даже лучше. Один это сам по себе, ни за кого не надо отвечать и беспокоиться. Просто, легко. Х-ха! Очень жаль, что я так поздно это понял. Ну да ладно! Цок-перецок копыта, цок. В Ярлграде мостовые хороши. И сам Ярлград хорош — богатый, славный город. А ведь сегодня он сгорит. Дотла! Гореть — это у них почетно. Они почета ждут. Что ж, будет им почет. Как Хрт желал, так я и поступлю. Хей! Хей! И я пришпорил Серого, и Серый перешел в намет. Прямо, направо и опять направо, теперь вперед, хей, Серый, не сбои, хей, хей!

А вот уже и капище. И толпы толп на нем, сошелся весь Ярлград, и все они, завидевши меня, кричат: «Ярл! Ярл! Спеши!» — и расступаются, а я, чуть придержавши Серого, правлю к кумирам, обнажаю меч, Хрт разевает рот, кричит: «Убей меня! Убей!», и я — к нему, и, осадивши Серого, привстал на стременах и — х-ха! — Хрт прямо по глазам! — и он, словно стеклянный, разлетается, а я вторым ударом Макью — х-ха! — и Макья вдребезги, а Серый на дыбы, а я ему: «Хей! Хей!» — и Серый в один скок летит через огонь, и вот мы во дворе уже, Хвакир вскочил, дико завыл и кинулся на нас, а я его х-ха! — надвое! — и он упал, а я — к крыльцу, там соскочил, ногою — в дверь, и дверь — с петель, и я ворвался в Хижину и бросился к столу, и меч вознес…

И как очнулся я! Морок сошел с меня. Всевышний, что же это я? Зверь, что ли, я?! Два древних дряхлых идола, зеленые глаза, слезы кровавые. Конечно, все это — язычество. И варварство, обман. Но я ж не варвар, Господи! Я беззащитных не рублю — и не хочу, и не могу. Я… А! Чего и говорить! И я отбросил меч, и повернулся к Белуну…

И онемел. О, Господи! Белун спешно встает с лежанки, хватает меч, мне подает и говорит: «Руби! Руби!», а я мотаю головой — нет, не хочу! — и отступаю, а он тогда: «Ну, тогда сам! Н-на! Получай! Н-на! Получай!» — и бьет меня, и пробивает мне кольчугу, и еще раз, и еще раз, он неумело бьет и у него неправильный замах, мне увернуться от него легко… А я стою! Я весь в крови. Меня всего шатает. В глазах кровавые круги, я оседаю, падаю…

И, чтобы не упасть, хватаюсь…

Да — за колыбель! Вишу на ней, ноги меня уже не держат, кровь хлещет из меня, и если бы не колыбель…

Но! Господи! Веревка-то трещит! Да колыбель меня не выдержит! Сейчас я оборву ее — и вот тогда здесь все и навсегда умрет! Так что же я?! Ну, упаду так упаду, ну и умру, так ведь зато один, а колыбель-то здесь при чем?! Нельзя, чтобы она упала! Это ж какой позор! Нечиппа, вдумайся! И я поспешно разжимаю пальцы и отпускаю колыбель и падаю в свою же лужу крови…