Черная шаль с красными цветами

Шахов Борис Федорович

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

В Усть-Куломе Туланову все дела нужно было решать сначала в милиции: выправить новый паспорт, узнать про Ульяну, расспросить про детей. Он сразу и пошел туда. За столом сидел щеголеватый молодец, перепоясанный портупеей поперек груди, наискось. Нельзя сказать, чтобы он чересчур дружелюбно встретил Туланова. Оценил взглядом, спросил:

–  Чего надо?

Туланов вынул из внутреннего кармана справку, подал бумажку нахмуренному молодцу.

–  Паспорт надо.

Федор

никогда ни перед кем не заискивал, не вилял голосом. Смотрел твердо и прямо. А теперь… тем более, теперь он точно знает, чего хочет.

Молодец за столом долго читал справку, видимо, ища чего-то промеж строчек. Не нашел, глянул на Туланова.

–  Кулак, что ли?

–  Крестьянин. А больше охотник.

–  Просто крестьян теперь нету. Есть колхозник, единоличник или кулак. Так ты - кто?

–  Я нынче бурильщик с дипломом, вот я кто. Больше пяти лет не был в деревне. Нефть искал.

–  Нашел?

–  Да, нашел. И нефть нашел, и газ нашел.

–  Ишь ты, какой прыткий…

–  Точно так, прыткий и есть. За прыткость досрочно освобожден. Срок сократили на три года.

Портупейному молодцу явно не нравилось, как разговариваёт с ним Туланов. Без особого почтения разговаривает.

–  А теперь куда?

–  Пока сюда. Жена здесь скончалась… Хочу могилу найти. И дети здесь, неподалеку…

–  А дальше? Дальше-то, тут останешься или подашься куда?

–  А дальше пока не знаю. Начальник экспедиции, старший майор Гурий Илья Яковлевич, к себе на работу зовет. Нефть добывать, город строить. Подумаю. Может, к нему и пойду…

Снова с головы до ног осмотрел Туланова портупейный молодец. И, похоже, смягчился. Черт его знает, этого бушлатного работягу. Если начальник экспедиции действительно приглашает его к себе на работу… кто его ведает… что зa птица. Справка у него в порядке, паспорт можно и выдать. Он вытащил бланки, протянул Федору: - На, пиши заявление. Нужны три фотокарточки. Есть?

–  Нету,- помотал головой Туланов.

–  По этой улице через два дома работает фотограф. Скажи на паспорт, он сделает. Принесешь - сразу оформим.

Но Туланов не уходил.

–  Хочу спросить,- обратился он снова.- В июне двадцать девятого здесь у вас в капэзэ скончалась Туланова Ульяна Ивановна. Жена моя… Кто сообщит о ней? Где похоронена?

–  Зайди в пятый кабинет, к Рассыхаеву. Рассыхаев оказался пожилым дядькой с длинными жёлтыми усами. Он выслушал Федора, ничего не сказал, но вытащил из железного ящика большую книгу, долго листал ее. Нашел, что искал, и, не подымая глаз, зачитал: «Туланова. Ульяна Ивановна. Тыща девятисотый год. Кулачка. Поступила из села Изъядор. Восьмого июня одна тыща девятьсот двадцать девятого. Померла пятнадцатого июня двадцать девятого. Причина смерти…»- Он впервые поднял голову и посмотрел на Федора.- «Причина… острое двустороннее воспаление легких».

–  Где похоронили?- сглатывая комок, спросил Федор.

–  «Похоронили… кладбище Усть-Кулом».

Федор опустился на стул. Ноги опять отказали. Где-то в самой глубине души теплилась надежда… ну мало ли… может, обманывают… Может, не совсем умерла… А эта милицейская книга… все разрушила. В ней все написано.

Туланов сидел, понурившись, и молчал.

–  Слышь, как тебя… Туланов,- позвал Рассыхаев.- Я тебе больше ничего сообщить не имею. Кроме этой записи у меня - ничего.

–  А могилу… кто покажет?- тихо спросил Федор.

–  Пять лет прошло… Сходи, поспрашивай…

кто-нибудь знает. Погоди,- Рассыхаев наморщил лоб.- Там у нас долго работала сторожихой Матрена… как ее… Васильевна. Лодыгина. Может, она чего помнит. Все ж таки бабы туда нечасто попадают. Спроси дом Лодыгиных, тебе укажут. Она должна что-то знать…

Дом оказался во втором ряду от главной улицы. Матрене давно перевалило за шестьдесят, она сидела у окна и что-то шила.

–  Доброго здравия всем здесь живущим,- почтительно произнес Федор, приблизившись к хозяйке.

–  Отдохни-погрейся, прохожий человек,- долго всматривалась в него Матрена Васильевна.- Что-то и не признаю тебя никак.

–  Изъядорский я… Туланов Федор Михайлович.

–  Вона как… дальний путник, значит… Но, но, садись. Федор сел, не говоря больше ничего. А в памяти Матрены что-то зашевелилось…

–  Это с верховьев Ижмы, что ли?.. Может, по делу ко мне?

–  По делу, Матрена, по очень большому делу, Васильевна.

–  Вишь как, и прозвание мое тебе известно…- покивала головою хозяйка.

–  Пять лет тому назад, Матрена Васильевна, скончалась в здешнем капэзэ Ульяна Ивановна Туланова… Жена моя. Слышал я, работала ты тогда. Может, помнишь?

–  Го-осподи-и… Так ты муж ей?- Старая женщина сразу шмыгнула носом. Вспомнила…

–  Муж,- тихо ответил Федор.

–  Как же… как же… милый… На моих глазах и сгорела, потухла, бедняжечка… Как не помнить, очень даже помню… Уж как она убивалась… такое до смертного часу из сердца не выкинешь… Ты разденься, милый, вон у двери повесь. Я тебе все как есть обскажу.- Матрена уже вытирала глаза концом платка.- Она ведь по дороге еще заболела, горячкой ее прохватило, ну и нервы, понятное дело. Привезли ее уже больную. Говорила, через три речки оставили вброд перейти… а вода-то ледяная, время-то какое было, время-то… Жаром ее и убило, бедную. Супротив такого жару порошки не помогут, да. Сердце у нее болело, за всех вас… детей вспоминала, тебя… Убивалась, что ребят пришлось бросить, бог не простит… сильно убивалась. А как не бросишь, когда тебя с винтовкой ведут?.. Ну, известное дело, сам, поди, знаешь. Всего-то ничего пожила. Я ей парного молочка носила, да ведь она кушать не стала. На единой воде жила. Душа, видать, от горюшка не принимала… Повторяла все: бог свидетель, бог свидетель. Никого, говорит, не убивала, не нападала, бог свидетель. От одной поганой души защиты нету. Какого-то Зильгуна поминала… Она как в себя придет, так и почнет рассказывать. Но все с разных концов, я уж потом сама связала все как есть. Так получилось: она дома скалкой катала бельишко детское и полотенца. Зильгун этот… - Зильган, - тихо поправил Федор.

–  Во-во, Зильган, пришел и почал зубы скалить: ты, говорит, подстилка матросская… кулачка… допрыгалась, говорит. Кто, говорит, верх взял? Не хотела со мной по-хорошему… вот где теперь твой старый филин… Там, мол, пускай и гниет, в лагере. А ты, говорит, мне и самому не нужна… Изгилялся, паршивец. Может, говорит, только на ночку… Ну и обхватил ее за грудь. Ульяна вырвалась да и шарахни скалкой по поганому лбу. Зильган этот так и шмякнулся. Скалкой-то попадет хорошо, не сразу очухаешься… Ну, а как очнулся этот Зильган, выскочил он в сени и на крыльце заорал в голос: караул, мол, убивают… Люди, мол, добрые, кулачка меня убить схотела, за мужа посаженного… Вот ведь какое дерьмо умеет на свете жить. Так и обвиноватил невинную. Покойную теперь уж…