Чёрная сова

Алексеев Сергей Трофимович

Терехов сделал вид, что ничего этого не услышал.

— Давай подождём до утра, — предложил он. — Я расседлаю коней. Посидим, поговорим. Я не знаю, кто ты. У тебя много имён и лиц...

— Знаешь! — отрезала Ланда.

— О тебе тут такая слава! Например, хотел спросить, зачем ты разбила зеркало?

— Чтобы в него не смотрелась другая женщина, — отчеканила она.

— Я подумал, чтоб мы тут не наделали глупостей...

Её всё-таки интересовало, что он подумал, в голосе послышался личностный ревнивый мотивчик, как в суждении о картинах, однако она погасила его и отвергла все намёки:

—

Это зеркало должно помнить лишь моё отражение! И не обольщайся — твои связи с женщинами меня не интересуют. Мне всё равно.

Терехов хотел задать резонный вопрос: мол, а что же ты хочешь ещё, кроме как показать выставку, однако не успел.

— До рассвета нам нужно быть в моих чертогах, — заявила Ланда. — Я поеду первой, ты за мной.

Всецело повиноваться ей или раболепствовать, как Мундусов, он не собирался, впрочем, как и превращаться в Лунохода.

— Так приглашают на казнь, а не на выставку! — усмехнулся Терехов.

— Это не приглашение, — Ланда обрядилась в доху и стала застёгивать ворот, — это моя воля. А чего хочет женщина, того хотят боги.

Змея обвилась вокруг её шеи и хищно впилась в свой хвост.

— Если ты дух дна земли, то я непременно тебя навещу, — не без иронии пообещал Терехов. — Только в другой раз и лет эдак через пятьдесят.

Она невозмутимо встряхнула буйными рыжими космами, рассыпав их по плечам, и натянула левую перчатку.

— Не надо слушать наивных алтайцев.

Затем протянула правую руку.

— Потрогай, она живая и тёплая. Дух смерти ледяной, я это знаю.

— Верю.

Терехов к руке не притронулся.

— Кто же ты, Алефтина? Чёрная сова Алеф?

— Сам увидишь, кто.

Она осмотрелась, и голос её вновь стал надтреснутым:

— Только не в этих стенах. Здесь для меня ловушка, долго находиться нельзя. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Терехов открыл дверцу печи и помешал угли, чтобы занять руки, а уже через них не отрываться от реальности и снять ощущение, будто говорит сам с собой.

— Зачем я тебе понадобился? — грубовато спросил он. — Не в картинах же дело?

Ланда почему-то развернулась от печного зева к двери, словно тотчас хотела выйти.

— Всё узнаешь в моих чертогах.

— Чертоги? Это в каком мире?

— В земном. Даже подземном.

— Всё-таки подземном... Мне говорили — ты живёшь в пещере.

— Или в потухшем вулкане.

— Или в вулкане.

— Сам увидишь, — она натянула вторую перчатку и взяла из кресла нагайку. — Неволить не стану. Не захочешь помочь мне, получишь своих коней и вернёшься.

Терехов поймал себя на мысли, что уже не ищет причин остаться либо оставить её хотя бы до утра, напротив, ощутил, как начинает тихо вибрировать от назревающего мальчишеского любопытства и теперь пытается это скрыть. Он непроизвольно ждал такого момента, пожалуй, с тех пор, как узнал от сержанта Рубежова, что Ланда, по-солдатски — Маргаритка, и есть сбежавшая подруга Репья, превратившая его в Лунохода. И сегодня уже испытал прилив какого-то мистического интереса, когда услышал от Мундусова, почему погранцы так её называют: от алтайского кара мегритке — чёрная сова.

И в самом деле, медлить и оставаться в кунге было нельзя: в космические датчики Терехов верил слабо, однако Жора мог нагрянуть в любой момент, ибо давно уже

живёт и управляется не здравым смыслом, а некой болезненной и оттого провидческой интуицией. Не исключено, что и его щедрость продиктована соображениями о том, как выловить и вернуть несостоявшуюся жену, используя своего однокашника в качестве приманки. И впрямь может явиться сюда в любой момент, поскольку привык добиваться своего. Здесь, на Укоке, во имя возлюбленной этот честолюбец пожертвовал даже своей карьерой.

— Поехали в твои чертоги, — будто бы нехотя согласился он. — Правда, снег выпал...

— Я замету следы, — поспешно ответила Ланда, угадав его мысли и не сумев скрыть чувства. В её голосе послышалась надежда: — Наверное, тебе говорили, что я ведьма, летаю на метле.

Застоявшиеся на привязи кони несли галопом, выстилаясь над заснеженными полями, и чудилось, будто они не касаются копытами земли, опираясь на змеистое и беспрерывное полотнище позёмки. Но на взгорках, где ветер выдул снег и выгладил траву, отчётливо слышался ритмичный стук копыт о каменистую тёмную почву, который тут же пропадал в наметённых сугробах; создавалось впечатление, что скачут они из одной, воздушной, реальности в другую, земную и привычную. Всадница отлично знала путь в этом всеохватном бездорожье или в самом деле видела ночью, как сова, точно выбирая направление.

Терехов давно потерял чувство времени и ориентиры, отмечая направление лишь по ветру, однако и он то дул в спину, то менялся на резкий боковой — так что вставала дыбом грива серой кобылицы, то становился встречным. Единственный раз Андрей оглянулся назад и, увидев снежный настигающий вал за спиной, потерял желание озираться: ведьма на гнедом жеребце и впрямь заметала следы!

Обе лошади казались белыми от пены или от снега, липнущего к разгорячённым телам, и добровольная резвость эта если не шокировала, то вызывала удивление, поскольку Терехов помнил меланхоличную их ленцу, пока они работали на ЮНЕСКО. Сейчас же и гнедой, и серая выкладывались, как на ипподромных скачках, будто зная о сделанных на них ставках.

Мчались так около часа, ничуть не сбавляя, а то и наращивая темп, и кобылка начала вспениваться. Пора было дать им передышку, так можно было легко загнать лошадей, однако Ланда лишь изредка мелькала на фоне снежных полей и упрямо отрывалась вперёд. И хорошо, что конь под ней был гнедым, иначе Терехов давно потерял бы её в снежной пелене.

На крупную беговую рысь, а потом и на шаг они перешли, когда начался затяжной подъём с голыми курумниками, как-то привычно и точно огибая эти каменные реки. Скорее всего, впереди был перевал, поскольку справа и слева возникли «идолы» — высокие уступчатые останцы, напоминающие стражников. Так ехали ещё около получаса, потом лошади начали приседать на задние ноги и тормозить по крутоватому спуску. Терехов мысленно метался по листам карты, пытаясь вспомнить, где есть подобные ландшафты, однако скоро отказался от желания запомнить дорогу. Тем паче, что снежный покров истончился, а потом и вовсе кругом потемнело: земля сразу за перевалом стала голой, влажной и непроглядной. И встречный ветер заметно потеплел, хотя ещё несколько минут назад был студёный, пронизывающий. Тут лошади сами перешли на шаг, Ланда придержала гнедого, чтобы Андрей поехал рядом.