Черная стая

Сословская Ольга Игоревна

– - Везет тебе, Шемет, -- вздохнул Сенин, -- иди, доложи командиру. А я -- коня седлать. В Полоцке догоню.

Канонада смолкла неожиданно. В ночной тишине гулко забили барабаны, темные ленты русских колон бегом кинулись к оврагу Полоты, за которым пылал осажденный город.

Неприятель встретил их сокрушительным огнем. Батареи Полоцка били прямой наводкой по подступавшим к палисаду ратникам. Приставленные лестницы опрокидывались на штыки своих же отрядов, гора трупов у стены все росла. Войцех, поначалу бросившийся к стене с обнаженной саблей, увлекая за собой Гродненцев на

штурм, соскользнул по липкой от крови лестнице, упал в мягкое месиво еще шевелящихся и вопящих от боли человеческих тел.

Над головой просвистело ядро, Шемет вжался в лежащий под ним труп, вцепившись пальцами в мокрый мундир ратника. Кто-то, пытаясь подобраться ближе к палисаду, наступил ему на руку, сабля выскользнула из судорожно сжатых пальцев. Дикий цепенящий ужас сковывал движения, мешая вскочить, повернуться к городу спиной, мчаться все дальше, дальше -- прочь от этого кошмара, от воя ядер, свиста пуль, дикого крика и хриплых стонов. Заставлял все глубже закапываться в теплую и липкую кучу сваленных вповалку тел.

Скрюченными, царапающими пальцами Войцех нащупал саблю, вцепился в эфес, словно в спасительную соломинку над зияющей бездной. Кровь, застучавшая в висках, заглушила шум битвы. Медленно, очень медленно, он поднялся -- сначала на четвереньки, потом на колени...

– - Гродненцы! За мной!
– - свистящим, задыхающимся голосом закричал он, бросаясь к падающей под весом мертвых тел лестнице.
– - В атаку! Полоцк -- наш! Смерть французам!

Оставшиеся от двух десятков охотников пятеро гусар Гродненского Полка бросились за ним, удерживая лестницу. Шемет взлетел на стену, ударил, не глядя, одного француза, другого, третьего. Спрыгнул вниз, продолжая рубиться с подступающими врагами. Со стены к нему соскочил вахмистр Окунев, принимая противника на острие сабли. Кононенко, Савушкин, Вулич... Гродненцы дружным напором теснили врага, пока петербургские ратники за их спиной рубили палисады. Пушка, стоявшая рядом, молчала.

– - За мной!
– - скомандовал Войцех.
– - К мосту! Открыть ворота!

По взятому пехотою мосту промчалась конница. Эскадроны летели по улице, ведущей к Двине, на скаку рубя столпившихся в беспорядке французов. Бегущие люди и всадники смешались в плотную толпу, освещенную багряным заревом пожара. Гусары врубились в нее, и паника охватила неприятеля, в давке пытавшегося протиснуться к большому мосту через Двину. Потоптанных и раздавленных своими оказалось больше, чем упавших под ударами русских сабель и штыков. Французы не успели переправиться на левый берег, и сотнями сдавались в плен, бросая оружие под ноги гусарских коней.

Ночь еще не окончилась, а Полоцк, устланный трупами и умирающими, уже был в руках войск Витгенштейна.

Войцех, в разодранном ментике, надетом в рукава, перепачканный кровью и сажей, бродил по улицам. Корнет Шенне, с головой, обмотанной окровавленной тряпицей, рассказал ему, что поручика Сенина в последний раз видели, когда тот, во главе полуэскадрона, обходил французов по кривой улочке, ведущей к мосту. В лазарете, куда Войцех помчался после этого известия, Сенина не обнаружилось, на площади, где собирались уцелевшие гродненские гусары -- тоже.

Когда Шемет, потративший в бесплодных поисках почти час, вернулся к лазарету, Сенин уже был там.

Кто-то заботливо прикрыл его серой шинелью, но неестественно вывернувшаяся шея и синеватая бледность лица с заострившимися чертами не оставляли сомнения в случившемся.

Шемет кинулся к другу, лежащему на земле возле входа в отведенное под лазарет здание, отдернул шинель. Французский клинок вошел справа, перерубив ключицу, шнуры на синем доломане расползлись на месте удара окровавленными клочьями.

Войцех уселся на грязную мостовую, положив голову Сенина себе на колени. По покрытому копотью лицу его темными дорожками текли слезы.

– - Миша, Миша... Как же это? Как?

Подошедший Кемпферт наклонился, осторожным движением снял голову Сенина с колен Войцеха, мягко, но настойчиво потянул Шемета вверх.

– - В первый раз?
– - тихо спросил он.

Войцех кивнул.

– - Поплачь, сынок, поплачь, -- ротмистр отечески обнял Войцеха и погладил по встрепанным волосам. Кивер Шемет потерял еще в атаке, -- но помни: твоей вины в этом нет.

Войцех покачал головой и вытер слезы рукавом ментика.

На другой день, после торжественного въезда графа Витгенштейна в Полоцк, в соборе отслужили благодарственное молебствие за победу и панихиду по убитым товарищам. Войцех, по долгу службы присутствовавший в церкви, был бледен и тих. Накануне он с трудом мог уснуть, несмотря на усталость. И во сне все видел горящий город и Сенина, падающего под ударом кривого клинка. Пока, уже под утро, незнакомый женский голос не произнес в его сне "Соберись, Шемет. Живи дальше".

"Это приказ", -- с горькой улыбкой подумал он и провалился в спасительный сон без сновидений.

Предатель

Долго отдыхать в разрушенном Полоцке не пришлось. Уже на следующий день окрыленный успехами Витгенштейн двинул свой корпус по следам отступающего к югу маршала Виктора.

На второй день наступления в короткой и жаркой схватке у деревни Пустынники эскадрон потерял своего командира. Кемпферт, первым из офицеров проливший кровь свою в Отечественную войну, еще в деле под Вилькомиром, пал смертью храбрых в отчаянной сабельной сшибке. Опрокинутая французская кавалерия бросилась прочь, и Гродненцы гнали ее почти пятнадцать верст, до самых Ушач. Войцех летел впереди эскадрона, увлекая за собой гусар, и жаркая ярость бушевала в его сердце, ожесточенном недавней потерей.

Последовавшие за тем две недели непрерывных сражений измотали полк. Осень выдалась холодная, дожди сменялись первым снегом, сырым и липким, таявшим на чуть подмерзшей земле без следа. Мундиры истрепались в боях, от шнуров на доломанах и ментиках остались только темные следы по выгоревшему сукну, под когда-то щегольские, а теперь замызганные и изодранные серые плащи забирался промозглый ветер.

На биваках согревались у костров, торопливо глотая кашу, заправленную салом. Заворачивались все в те же плащи, плотнее прижимаясь друг к другу. Не однажды среди ночи лагерь будили истошные крики, когда кто-то из спящих подкатывался слишком близко к костру, и огонь перекидывался на плащ или шинель. Холод донимал и людей, и коней. Вьючные лошади уже давно отстали, вещи из баулов перекочевали в седельные сумки строевых коней. Но и эти небогатые пожитки таяли с каждым днем.