Черная стая
Шрифт:
– - Насилие недостойно благородного человека, -- кивнул Чигринский, -- но, кажется, тут все по взаимному уговору. Я слыхал, князь увез ее из родительского дома с полного согласия отца, мелкого чиновника почтовой канцелярии.
– - Не о том речь, -- покачал головой Войцех, -- но ведь нередко женщина уступает не чувствам, а выгоде. Разве это не отвратительно?
– - С такими взглядами вы никогда не должны жениться, граф, -- заметил Чигринский.
– - Возможно, -- пожал плечами Войцех.
– - Но, по правде сказать, я вообще не чувствую склонности к семейной жизни.
– -
– - подмигнул Чигринский.
– - Сказочной феей, -- рассмеялся Войцех, -- или принцессой. Не меньше.
Разговор перешел на политику, ожидание неизбежной войны порождало надежду на избавление от позора Тильзитского мира. Войцех, окрыленный открывающимися героическими перспективами, заручился обещанием Чигринского выхлопотать ему вакансию в полку.
Шум голосов прервал их беседу. Вирский, страшно побледневший, ухватив за рукав мундира уланского полковника Зулича, спорил с ним, почти срываясь на крик.
– - Вы не можете уйти теперь, сударь! Позвольте мне отыграться! Еще одна талья! Последняя!
– - Но, князь, -- полковник резким жестом стряхнул с себя дрожащую руку Вирского, -- вы же только что говорили, что вам больше не на что играть.
– - Поверьте мне в долг, господин полковник, -- умоляющим голосом прошептал князь, -- если удача еще раз отвернется от меня, завтра я заложу...
– - Завтра я уезжаю в полк, -- ответил полковник, -- а сейчас, сударь...
– - Ну, так примите, как ставку, этот дом!
– - в сердцах воскликнул Вирский.
– - Да на что он мне?
Князь обвел присутствующих безумным взглядом.
– - Кто из вас, господа, готов поставить пятьсот тысяч против этого дома?
– - Со всей обстановкой, князь?
– - иронически спросил один из гостей, пожилой господин с хищным хрящеватым носом, покрытым сетью лиловых прожилок и блеклыми маленькими глазками.
Вирский взглянул на затрепетавшую при этих словах Прасковью Федоровну и кивнул.
– - Со всем, что в этом доме мне принадлежит.
Войцех в волнении сжал руку Чигринского. Прасковья Федоровна тихо вскрикнула, закрыла лицо руками и рухнула в кресла, словно ее поразила молния.
– - Вот вам и материал для изучения, -- усмехнулся Чигринский.
Но Войцех уже выступил вперед и с ненавистью взглянул в глаза князя.
– - У меня нет с собой таких денег, -- твердо заявил он, -- но словом чести ручаюсь...
– - Вашему слову я поверю, граф, -- вмешался улан, -- ваша репутация безупречна.
– - Ну что?
– - Вирский торопливо схватил со стола колоду.
– - Кто будет метать?
– - Мечите вы, -- хмуро ответил Войцех.
Остаток ночи прошел как в угаре. Червонная дама выиграла Войцеху руте, и гости, пораженные такой неожиданной переменой обстоятельств, торопливо разъехались, едва простившись с новым хозяином дома. Шемет было испугался, что Вирский умчится искать утешения в объятиях жены, но оказалось, что князь не настолько расстроен проигрышем, как можно было себе представить.
В список проигранного входил ворох счетов от модисток и ювелира, из
Прасковью Федоровну, по распоряжению Войцеха, унесли в ее покои, и переговорить с ней у него не вышло. Проснулся он дома, с тяжелой после скверного шампанского головой, осушил заботливо поставленный камердинером у изголовья ковш квасу, спросил кофею и провалялся в постели до полудня, размышляя, что делать со свалившимися на него обязательствами.
К вечеру он, наконец, решился и отправился на Крестовский с визитом. Открыла ему мадмуазель Жюстина, француженка лет сорока, состоявшая при Прасковье Федоровне горничной. Прислуги было немного -- еще одна горничная девушка, кухарка и дворник, здоровенный мужик деревенской наружности.
Прасковья Федоровна вышла к нему в премилом капоте и чепчике, по-домашнему, чем изрядно смутила графа. На ее лице все еще виднелись следы слез, румянец стыда окрасил бледные щеки, она была чудо как хороша в своем горе.
Войцех, даже не присев и отказавшись от кофею, сообщил "мадмуазель Полине", что она может не беспокоиться относительно своего положения и видов на будущее, которые теперь он считает своим долгом обеспечить, и свободна от каких-либо обязательств по отношению к нему. Девица зарделась пуще прежнего, пролепетала неловкие слова благодарности, залилась слезами и попыталась поцеловать ему руку.
Граф Шемет, изрядно растроганный собственным благородством и слезами юной девы, поспешил откланяться.
В свете пикантная история получила широкую огласку. Дамы единогласно осудили его поступок, ни на секунду не поверив в то, что корнет не пользуется выгодами своего положения. Баронесса заявила, что ее чувствам нанесено смертельное оскорбление, и уже через неделю после бурного объяснения подарила свою благосклонность заезжему итальянскому тенору. Мужчины, впрочем, были намного более снисходительны.
Дня через три граф получил коротенькое письмецо, пестрящее ошибками, с настоятельной просьбой приехать. На этот раз кофей был подан, и к нему пирожное. Прасковья Федоровна, мужественно утирая навернувшиеся слезы краем платочка, поведала ему, что для добродетельной жизни она теперь потеряна, но и дальнейшее падение ее ужасает.
Рассказ перемежался вздохами, вздымающими пышную белую грудь, полуприкрытую кружевной косынкой, смущенными улыбками, невинными касаниями нежных пальчиков. Шемет и сам не понял, как получилось, что Полина рыдает у него на груди, а он тихо гладит ее по волосам. Пробудившееся от столь волнующей близости в его молодом и здоровом теле желание несколько умаляло возвышенность обуревавших его почти что братских чувств.
– - Ну, полноте, хватит плакать, -- пробормотал Шемет, отстраняясь.
Но девушка зарыдала еще горше.