Черная стая
Шрифт:
Войцех, вместе с остальными сидевший на скудном пайке из брюквенного супа с плававшими в нем говяжьими хрящиками, в эти дни неимоверно страдал. Не столько от голода, к трудностям походной жизни ему было не привыкать, сколько от неутолимого и неотступного желания. В одном из разговоров Дитрих упомянул розовый вестфальский окорок, который в детстве стянул с кухни, чтобы накормить собак на отцовской псарне, и Шемет просто заболел.
Ветчина грезилась ему наяву, снилась по ночам, ее запах преследовал его повсюду. Во рту то и дело набегала слюна, в глазах
К десятому августа, объявленному последним днем перемирия, в Лауэнбург прибыл передвижной магазин, для пополнения корпусного обоза. Возы вышли из Варшавского герцогства еще весной и тащились через переполосованную войной Пруссию четыре месяца. Черствые сухари, чуть тронутая плесенью крупа, подтаявшие по жаре сахарные головы. И водка.
Впрочем, кое-что другое там тоже нашлось.
– - Отойди, кому говорю, -- на чистом русском языке проворчал возчик, лениво замахнувшись кнутом на одного из любопытствующих, -- не про тебя припас. Сказано, для их благородий, господ офицеров. Чтобы, значит, к французам снова не перебежали.
– - Это кто тут к французам бегал?
– - возмутился Войцех, подходя к тяжело нагруженному фургону.
– - Кнут-то убери, братец. Тут в рядовых и князья ходят, как бы тебе не промахнуться.
– - Да я что?
– - добродушно ответил возчик, обрадованный, что среди безъязыких басурман нашлась хоть одна родная душа.
– - Велено под расписку офицерское довольствие сдать. Вот, дожидаюсь, кто у меня его примет.
– - А что везешь-то, хоть знаешь?
– - поинрересовался Шемет, пытаясь украдкой заглянуть под плотную холщовую крышу.
– - Сухари посвежее?
– - Знаю, как же, ваше благородие, -- кивнул мужик, -- лакёр там, в ящиках, соломой обложенный. Велено было не побить по дороге. В других вон возах мучица белая, хлебушек печь, крупа, значит, эта... Рисовая. Говорят, от живота шибко помогает. А у меня еще солонины пару бочонков имеется, я нюхал-нюхал -- вроде, не протухла.
– - Солонина, говоришь?
– - во рту снова набежала слюна. Не вестфальский окорок, конечно, но измученному грезами Войцеху было уже почти все равно.
– - Как же вы ее довезли?
– - Как есть, побожиться могу, -- осклабился возчик, -- мы-то месяц назад выехали, вишь, ваше благородие, лошадки побойчее, возы полегче. В дороге магазин нагнали. Не протухла.
– - А откуда же везли?
– - от волнения Войцеху приходили в голову все новые вопросы, в ожидании, пока интендант примет драгоценный груз для офицерской кухни.
– - Так из самой Варшавы, -- похвалился возчик, одергивая пыльный армяк, -- споро доехали, ваше благородие, не сумлевайтесь.
– - И как там в Варшаве?
– - Войцеху вспомнился Лелевель, и в горле запершило от волнения.
– - Вестимо как, -- ухмыльнулся возчик, -- голодно. Бонапартия кормили, теперича пусть нас попотчуют. Все, почитай, вывезли. Муку, овес, мясо,
– - Не стану я ее есть, -- мрачно процедил Шемет, -- и ликер этот пить не стану. Стрелять в тех, кто под бонапартовым знаменем в бой пойдет, -- буду. А кровью упиваться, как упырь, не стану, с голоду помру, а не стану. Клянусь!
Он резко развернулся на каблуках и пошел прочь, оставив возчика сидеть с отвисшей от удивления челюстью.
Маршал Даву, в подчинении которого находился 13-й французский корпус и датский контингент, назначенный для содействия французам на Нижней Эльбе, открыл действия немедленно после окончания срока перемирия. Тремя колоннами по три тысячи человек, в сопровождении шести орудий, неприятель выдвинулся за демаркационную линию по направлению к Мёльну и Лауэнбургу. Стоявший в Мёльне казачий полк был застигнут врасплох и отступил без больших потерь. Основной удар французов пришелся по Лауэнбургу.
Утром семнадцатого августа эскадрон патрулировал левый берег Штекница в окрестностях местечка Гёттен. Замену Шемету пока не прислали, и Войцех все еще возглавлял эскадрон, неторопливо рысивший вдоль узкого канала, соединявшего Траве и Эльбу, старого соляного пути из Лауэнберга в Любек. Жаркий и душный августовский полдень предвещал вечернюю грозу, рубаха липла к спине, волосы под фуражкой взмокли от пота.
Подлетела Клерхен, за ней, попарно, отряд посланных в разведку фланкеров.
– - Казаки!
– - отрапортовала девушка, резко осадив коня.
– - С севера. Скачут сюда.
– - Мёльн, -- тут же сообразил Войцех, -- чертовы лягушатники вошли в Мёльн. Дождемся казаков -- и в Лауэнбург.
Он повернулся к Дитриху.
– - Десять минут на отдых. Проследить, чтобы фляги были полные, оправиться. До Лауэнбурга остановок не будет.
Казаки на взмыленных мохнатых лошадках задержались едва на пять минут, только чтобы сообщить, что Мёльн сдан без боя превосходящим силам противника, и они направляются в Бойценбург, в распоряжение генерала Теттенборна, командующего иррегулярной русской кавалерией Северной армии. Войцех замысловато выругался, вызвав уважительный взгляд казачьего полковника, и, вскочив на Йорика, повел эскадрон на юг.
К Лауэнбургу они добрались в сгущающихся сумерках и обогнули его с востока, войдя в город незаметно для французов. По улицам тянулись возки и телеги с домашним скарбом -- многие горожане покидали свои дома, надеясь пересидеть осаду в ближайших поселениях. Другие забились по подвалам и погребам, напуганные артиллерийской канонадой, и только теперь, под покровом ночи, прервавшей боевые действия, решились высунуться наружу.
Навстречу вошедшему в город эскадрону, как чертик из табакерки, выскочил лейтенант Хайде, из второго пехотного батальона. Черный мундир серел пороховой пылью, на бледном усталом лице виднелись полоски сажи, довершая инфернальное сходство.