Чернее черного

Мантел Хилари

Колетт уже затащила ее в интернет, заставляя рассылать предсказания по всему свету и гадать людям из разных временных зон. «Я хочу, чтобы ты стала глобальным брендом, — пояснила Колетт. — Как…» Предложение повисло в воздухе. В голову лезла сплошная еда для жиртрестов вроде «Макдоналдса» и кока-колы. Эл считала, что четверка мечей управляет интернетом. Ее цвет — электрик, она влияет на толпы, на групповые собрания, на идеи, привлекательные для масс. Не все медиумы соглашались с таким толкованием; некоторые отстаивали права четверки, пятерки и шестерки кубков, которые владели тайными областями знаний, устаревшими идеями и работой в помещениях

без окон, таких как подвалы и цокольные этажи. У миссис Этчеллс четверка мечей означала недолгое пребывание в больнице.

Погода испортилась; грянул гром, полило как из ведра. Вода гирляндами и фестонами бежала по стеклянным дверям. После дождя сады исходили паром под белеющим небом. И наконец солнце пробилось сквозь тучи, и все началось заново, невыносимая жара возвращалась. А вот в хрустальном шаре поднимались облачные гряды, словно он творил свою, особую погоду.

— Не понимаю, — пожаловалась Колетт, заглядывая в шар. — Я же почистила его вчера.

Эл гадала Колетт. Она сказала, смотри-ка, двойка кубков. Колетт откликнулась, погоди, я знаю эту карту, она означает партнера, мужчину для меня. Трогательный оптимизм, подумала Эл. В раскладе выпало мало старших арканов, словно судьбе не было особого дела до Колетт.

— Сильвана на проводе, — крикнула Колетт. — Ты поедешь на бригадный спиритизм?

Эл взяла трубку рядом со своим компьютером.

— А, Сильвана, — сказала она. — Что еще за бригадный спиритизм?

— Мы решили, что это неплохой способ поддержать интерес, — пояснила Сильвана. — Лезешь на сцену, двадцать минут, сел-встал, вляпаться ни во что не успеешь; начал, закончил, ушел, а они просят добавки. Шесть раз по двадцать минут, пересменок бегом — получается два часа плюс двадцатиминутный перерыв, и ты свободна к половине одиннадцатого, а это значит, что все успеют вернуться домой в тот же вечер, выпить горячего шоколаду, съесть булочку с сыром и к полуночи закутаться в одеяло, чтобы наутро свеженькими вскочить с петухами и сесть на телефон. По-моему, идея отличная, как ни крути.

— Звучит неплохо, — осторожно высказалась Эл.

— Мы бы тебя первую позвали, если бы не, как ее там, Колетт, вечно эта нахалка дерет нос.

Да, боюсь, именно это она и делает, подумала Эл, вот почему меня зовут только в крайнем случае…

— …вот почему мы тебя зовем на девичники только в крайнем случае, — призналась Сильвана. — И все же давай без обид, Мэнди сказала, я должна попробовать. Она сказала, Эл не проведешь, но она умеет прощать, в ней ни на грош нет ни злобы, ни стервозности. В общем, наша беда в том, что мы раззвонили на весь свет о «Шести потрясающих медиумах», а Гленора в последний момент соскочила.

— Почему?

— У нее было предчувствие.

— У нее постоянно предчувствия. Нельзя так себе потакать. Где будет шоу?

— В «Смоковнице и фазане». Ну, знаешь. Мясной ресторан.

О боже. Не самое любимое место Колетт.

— И кто будет?

— Я, Кара, Джемма, миссис Этчеллс, Мэнди и ты, если согласишься.

— Мужчин не хватает. Почему вы не позвонили Мерлену?

— Мы звонили. Но у него вышла книга, и он переехал в Беверли-Хиллз.

Колетт разозлилась из-за всего сразу: из-за новостей о Мерлене, из-за оскорбительного обращения в последнюю очередь и из-за того факта, что им придется выступать без подготовки в так называемом банкетном зале, в то время как в баре за стеной болельщики будут орать футбольные речевки с

огромного телеэкрана, а кучка оборванцев в «семейной зоне» — мрачно грызть куриные кебабы в медовом соусе.

Она сказала все, что думает.

Элисон вытащила луноликую, укрытую вуалью Папессу. Папесса символизирует внутренний мир женщин, влюбленных в женщин, которые не могут разобраться в своих чувствах и склонны к инстинктивным порывам. Карта означает мать, в особенности вдовую мать, утратившую мужа женщину, необеспеченную, смиренную и одинокую. Она означает тайны, медленно всплывающие на поверхность, добродетель терпеливости, которая ведет к разоблачению, бархатные покровы будут сорваны, занавес отдернут. Она управляет колебаниями температуры и гормональными волнами в глубинах тела, не говоря уже о волнах судьбы, которые приводят к рождениям, выкидышам, несчастным случаям и играм природы.

Наутро Колетт спустилась все в том же дурном настроении.

— Что это? Полночный пир, мать его?

Весь стол был усыпан крошками, а ее драгоценная сковородочка для омлета лежала поперек двух конфорок, словно отшвырнутая чьей-то презрительной рукой, которая ее поматросила и бросила. Стенки ее были покрыты пригоревшим коричневым жиром, в воздухе стоял тяжелый дух жареного.

Элисон не удосужилась извиниться. Она не сказала, наверное, это бесы жарили. Что толку протестовать, если тебе все равно не поверят? К чему унижаться? Впрочем, подумала она, я и так унижена.

Она позвонила Сильване.

— Сильви, золотце, ты не знаешь, в «Смоковнице и фазане» найдется место, где я смогу поставить перед выступлением, ну, свой портрет?

Сильвана вздохнула.

— Если без этого никак не обойтись, Эл. Но честно, дорогая, кое-кто считает, что пора бы тебе уже отправить этот снимок в архив. Не знаю, где ты его только сделала.

О, ты хотела бы знать, подумала Эл, ты хотела бы знать, ты бы пулей туда помчалась, чтобы тебя так сняли.

— На этой неделе он еще послужит, — добродушно сказала она.

— Ладно, до завтра.

Назавтра, принявшись загружать вещи в машину, они не смогли найти ее шелка — ее шелка, ее абрикосовые шелка для драпировки портрета. Но они всегда, всегда, сказала она, лежат в одном и том же месте, если они, конечно, не в стирке, и, чтобы доказать себе, что они не в стирке, она вывернула содержимое сперва своей бельевой корзины, а потом и корзины Колетт. Она сделала это формально, она знала, что шелка исчезли или украдены. Уже с неделю Эл замечала, что из ее ванной и с туалетного столика исчезают мелкие предметы.

Зашла Колетт.

— Я посмотрела в стиральной машине, — сообщила она.

— И? Их там нет?

— Нет, — согласилась Колетт. — Но все равно советую взглянуть.

Колетт включила на кухне вытяжку и побрызгала освежителем воздуха. Но запах горелого жира никуда не делся. Эл наклонилась и заглянула в стиральную машину. Сперва она отдернула руку, но потом все-таки вытащила вещь наружу. Хмурясь, она подняла ее к глазам. Это был мужской носок, серый, шерстяной, с протертой пяткой.

Так вот к чему привели курсы Морриса, подумала она. Он упер мои шелка, и маникюрные ножницы, и таблетки от головы, достал из холодильника яйца и пожарил их. Он подсунул свой носок Колетт — возможно, скоро покажет ей всю ногу. Она оглянулась через плечо, словно он мог материализоваться целиком, словно мог сидеть на конфорке и дразнить ее.