Чернее некуда
Шрифт:
И Громобой — с таким выражением, словно эта мысль только что пришла ему в голову — добавил:
— Во всяком случае, он спился и больше не мог выполнять ответственных обязанностей.
— Но на прием их все-таки пригласили?
— О да! Это был вполне уместный жест. Нельзя же было сделать вид, будто полковника попросту не существует. Так в чем же состоит ваш необычный вопрос, дорогой мой Рори?
— Вопрос простой. Подозреваете ли вы кого-либо — конкретно — в убийстве вашего посла?
Вновь последовало хорошо памятное
— У меня нет на этот счет никаких мыслей, кроме одной — я абсолютно уверен в невиновности «млинзи».
— Кто-нибудь из гостей в шатре?
— Определенно нет.
— Ну что ж, и на том спасибо, — сухо сказал Аллейн.
— Мой дорогой мальчик! — Аллейн ожидал услышать один из взрывов громобоева смеха, но тот взамен ласково тронул Аллейна за плечо и взглянул ему в глаза с такой тревогой и любовью, что Аллейн почувствовал себя странно растроганным.
— Разумеется, гости тут не при чем, — произнес Громобой. — И это все, что я могу сказать.
— В таком случае… — Аллейн глянул на Фокса и мистера Уипплстоуна, и те немедленно отвесили прощальные поклоны.
— У меня тоже имеется вопрос, — произнес Громобой, заставив всех замереть. — Мое правительство желает, чтобы здесь, в нашем посольстве висел мой портрет. Я хочу официально попросить вас, чтобы ваша жена приняла этот заказ.
— Я передам ей, — стараясь скрыть изумление, сказал Аллейн.
Уже у дверей он прошептал своим спутникам:
— Я догоню вас через минуту.
И когда они вышли, сказал:
— Я вот о чем хотел попросить. Будь поосторожнее, ладно?
— Разумеется.
— В конце концов…
— Тебе не о чем тревожиться. С моим «млинзи» у дверей я могу спать спокойно.
— Ты что, хочешь сказать?..
— Конечно. Это его привилегия, он чрезвычайно ею дорожит.
— Ради всего святого!
— Кроме того, я запру дверь.
Аллейн почувствовал, что того и гляди расхохочется.
Все трое молча добрели до своего временного кабинета. Войдя в него, мистер Уипплстоун провел ладонью по редким волосам, упал в кресло и сказал:
— Он солгал.
— Президент, сэр? — спросил Фокс таким голосом, словно услышал нечто скандальное. — Насчет копейщика?
— Нет-нет-нет-нет! Когда сказал, что никого конкретно не подозревает.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал Аллейн. — Объясните нам. Почему?
— По причине, которую вы сочтете совершенно негодной. Его повадка. В свое время я хорошо знал этот народ, возможно, настолько хорошо, насколько это доступно белому человеку. Мне нравятся эти люди. Вранье дается им с трудом. Но, Аллейн, дорогой мой, вы же и сами прекрасно знаете Президента. Разве вы не заметили то, что заметил я?
— Он человек чести, — сказал Аллейн, — и очень преданный друг. Я уверен, что ему было нелегко солгать мне. Да, я думаю, он испытывал
— Как вы думаете, что?
Аллейн засунул руки в карманы штанов и прошелся по комнате. Его фрак, фрачные ордена на груди и общее выражение врожденной элегантности составляли странный контраст с одетым в повседневный костюм мистером Фоксом, сержантом в полицейской форме и даже мистером Уипплстоуном в его потертом смокинге и кашне.
— У меня нет ничего, — наконец сказал он, — за что я мог бы поручиться. Давайте пока ограничимся фактами, хорошо? Сэм, не могли бы вы, пока мы еще здесь, коротко пересказать нам их разговоры на представлении в бальной зале? Я знаю, вы написали отчет, я чертовски вам благодарен и можете мне поверить, внимательно изучу каждое его слово. Я просто надеюсь, что нам удастся немного продвинуться прямо сейчас. Да, и перескажите нам, что именно сказал слуга по поводу показаний вашего дворецкого. Начните с момента его появления в библиотеке.
— Я попробую, — сказал мистер Уипплстоун. — Хорошо. Слуга. Сначала Президент велел ему рассказать, что он делал за несколько минут до убийства и сразу после него. Насколько я могу перевести его слова, они звучали так: «Я скажу то, что должен сказать».
— Это, в сущности, означает: «Я скажу правду»?
— Правильно, но может означать и иное: «Я скажу то, что мне приказали сказать».
— То есть вы полагаете, что его уже припугнули?
— Возможно. Не знаю. Затем он сказал, что столкнулся в темноте с другим лакеем.
— С Чаббом?
— Ну да, — со вздохом ответил мистер Уипплстоун.
— А Чабб уверяет, что этот человек на него напал.
— Вот именно. Так вы мне сказали.
— Вы думаете, что нгомбванец солгал?
— Я думаю, что он мог умолчать о нападении.
— Понятно. А другой — копьеносец, «млинзи» или как его? Он что-нибудь рассказывал?
Мистер Уипплстоун поколебался.
— Нет, — сказал он, наконец. — Нет, тут другая история. Он сказал, мне кажется, это я помню точно, что принес страшную — в смысле повергающую в трепет — ужасную, если угодно, клятву верности Президенту и потому, если бы он был виновен, никогда не смог бы объявить себя перед Президентом ни в чем неповинным, тем более рядом с телом своей жертвы.
— Выходит, Президент почти точно перевел мне его слова.
— Да. И по-моему это правда. Однако, — я надеюсь, мой дорогой Аллейн, вы не сочтете меня наглецом, если я скажу вам, что Президент — человек в общем и целом простой и потому не учитывает, а возможно и не замечает никаких расплывчатостей и двусмысленностей, способных бросить тень на его людей. Впрочем, вы, разумеется, знаете его лучше, чем я.
— Вы полагаете? — сказал Аллейн. — Возможно. Хотя время от времени он меня озадачивает. Все очень непросто, можете мне поверить.