Чернее
Шрифт:
И он выпал у нее из рук. Упал с балкона.
– - Похоже, твой коричневый медведь упал куда-то вниз, на тротуар, -- сообщила она мне.
– - Или даже на дорогу. Я из-за деревьев не могу углядеть куда.
– - Мой Аполлон!-- взревела я и бросилась к входной двери.
– - Я его найду!
– - Кто?
– - Мамины очки аж подпрыгнули.
– - Аполлон!
– - ответила я, натягивая сапоги.
– - Самый красивый бог. Мой самый любимый медведь. А тот большой, надутый,-- это Зевс.
– - Этот плюшевый -- Аполлон?
– - Мама просто не могла сдержать
– - Ха-ха-ха! Ой, я не могу!
– - И ничего смешного!
– - Я топнула ногой.
Мама продолжала смеяться.
– - Да ну тебя!
Я выскочила на улицу и принялась искать своего Аполлона. К счастью, он упал прямо под балконом, и его еще никто не подобрал и не затоптал сапожищами.
Я прижала к себе своего мишку. Теплый, мягенький, коричневый. Как его можно не любить?
Но мама смеялась даже тогда, когда я вернулась домой.
– - Аполлон! Ой, не могу.
Честно говоря, моя мама редко смеялась, это плохо сочеталось с ее суровой набожностью, но в тот день она прямо-таки вся извалялась в веселье. Я же, надутая, сидела в углу со своим Аполлоном. Кстати, красивая брошка с камешками осталась там, на улице, видимо, отстегнулась как-то. Но любимый был жив-здоров, это главное.
– - Почему он до сих пор не внес правку?
– - Может, запил, -- говорит Влад спокойно, лишь слегка грустновато.
– - Да вы что?!! Нам же завтра сдавать макет!!!
Влад выбрался из-за стола (а с его большим животом это было не так уж легко) и пошел в сторону нашей импровизированной кухоньки, где на маленьком столике стояли чайник и микроволновка.
– - Хотите бутерброд с паштетом?
– - Нет, спасибо.
Я сижу, гипонтизируя экран. Когда же чертов верстальщик пришлет макет? Уже поздний вечер, а мне надо проверить, как он внес правку, еще раз сверить выходные данные...
Просматриваю промежуточный вариант макета.
– - Тупица!
– - Я не могу сдержать гнев.
– - Как я не заметила! "Восточно-европейский" через дефис! Как, откуда?
Влад подходит ко мне так близко, что я вижу хлебные крошки на его свитере.
– - Люда!
– - Он примирительно кладет мне руку на плечо.
– - Ну чего вы так? Позвоним верстальщику, скажем, что нашли ошибку, попросим исправить, а заодно разберемся, пьян он или нет...
Он достает мобильный и набирает номер.
Я отчаянно анализирую, почему так вышло -- откуда в моей работе и ошибка?
– - Наверное, тут первоначально был перенос, а потом, когда текст подтянули... Черт, ну что же я за овца! Была же уже одна сверка!
Верстальщик взял трубку. Я слышала, как он на том конце бросил:
– - Не могу говорить, потом перезвоню.
Влад сел рядом со мной.
– - Мы сегодня этот макет не сдадим!
– - с отчаянием воскликнула я.
– - Уже семь часов! А еще надо все тщательно сверить! Вдруг там еще где-то вылез такой дефис! И как я, балда...
– - Люда, почему вы так ненавидите себя?
– - Влад посмотрел на меня пристально-внимательно. И я на него так же внимательно посмотрела.
– - А почему у вас красные черточки на носу?
– - Ну Лю-юда!
– - Он громко и открыто засмеялся.
– - Святая непосредственность! Это капилляры просто так расположены, наследственное! А вы думали, я жуткий пропойца вроде нашего верстальщика Миши?
– - Нет!
– - Я смутилась.
– - Нет, ну вы что! Я не должна была спрашивать! Простите! Я такая дура!
– - Ничего, я уже к вам привык! Только теперь и вы мне ответьте: за что вы себя так ненавидите? Ну?
– - За то, что уехала, -- тихо сказала я и почувствовала, как преодолеваю словно бы какое-то внутреннее сопротивление, не слишком сильное, но ощутимое -- отталкиваюсь от берега и начинаю плыть...
– - Уехала... откуда? Иди сюда, -- он приобнял меня.-- Вот так. Что случилось?
– - У меня была бабушка, она умерла. А отец спился. Он был там совсем один. Сперва бабушка смотрела за ним, потом он -- за ней. А потом она умерла. И он начал пить. А мама с ним в разводе. Она не могла помочь. А если бы я не уехала...
– - Ты ничего не изменила бы, ты же знаешь. Вон наш Миша -- как твой отец. Пьет и пьет. Мы ему работу подкидываем, тащим-тащим, а он что? Пьет... И жена его пыталась вытащить, и мать покойная -- ничего...
– - Я понимаю...
– - Людочка!
– - Он говорит это так, как будто смягчив это имя теплым тоном, его можно приложить к больному сердцу, как компресс.
– - Не надо себя ненавидеть!
– - Я бы хотела...
Его свитер пахнет всякой-разной сегодняшней-вчерашней-позавчерашней едой и немножко потом, и я слышу, как стучит его сердце, размеренно, спокойно, удар за ударом, как будто идет кто-то большой и уверенный в себе, никуда не торопясь, ничего не боясь, потому что велик, потому что огромен, потому что -- бог.
Он начинает гладить меня по щеке, легонечко так, и я поражаюсь, как это такая огромная рука -- и такая нежная... Мне ужасно приятно, но я начинаю беспокоиться -- как это, как -- ведь это уже не совсем по-дружески, это уже что-то другое... А он легонько касается кончика моего носа, и снова палец поднимается вверх, к переносице, а потом спускается на щеку...
– - Надо себя любить!
– - тихо говорит он.
– - И вас будут любить другие! Будут любить мужчины...
Я дрожу. Мне неловко, странно и стыдно, я вижу, что приличность ситуации закрывается, медленно и неотвратимо, как двери поезда метро. Он обнимает меня, как теплая вода, которая не давит, а расслабляет.
Я чувствую: он меня хочет, и понимаю: я тоже хочу его.
Но я мыслю -- яснее, чем картина нашего офиса за стеклами очков (обои в цветочек, на стене напротив диплом от Министерства печати), передо мной предстает правда -- он старше на пятнадцать лет, он женат, у него маленькая дочка.