Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
Шрифт:
— И пришлите кого-нибудь почище вас! — прибавил Пущин.
— Ура! — кричали солдаты.
Николай скомандовал громким голосом:
— Пальба орудиями по порядку: первый фланг, начинай! Первая!
Командир первой роты штабс-капитан Бакунин повторил команду, но Николай крикнул:
— Отставь!
Он все еще надеялся, что восставшие образумятся и уступят без боя. Но они не трогались с места и оглашали площадь криками «ура».
Опять команда: «Первая, начинай!», и снова: «Отставь!» И те же несущиеся с площади крики «ура».
Николай в третий раз повторил команду:
— Первая,
И поскакал прочь к Зимнему дворцу.
Бакунин повторил команду, но фейерверкер как будто не слышал и стоял неподвижно с пальником в руке.
— Что же ты не стреляешь? — закричал Бакунин.
— Свои, ваше высокоблагородие, — еле слышно прошептал солдат.
Бакунин в бешенстве соскочил с лошади и ударил солдата в лицо.
— Ежели бы я сам стоял перед дулом, — закричал он, — ты должен был бы исполнить команду!
И он, вырвав пальник, сам вложил его в затравку. Однако наводка взята была слишком высоко. Картечь градом застучала по стенам Сената, почти не затронув солдат. Они отвечали беглым ружейным огнем. Второй залп ударил ниже, в самую середину колонны. Солдаты дрогнули и побежали. На площади раздавались стоны раненых. Флейтщик гвардейского экипажа, мальчик лет одиннадцати, лежал, свернувшись, на снегу в луже крови.
Около Михаила Бестужева вдруг очутился Любимов.
— Всяко может быть, ваше высокоблагородие, — сказал он с видом заботливой няньки, — я уж вас не покину.
И тут же упал, пораженный картечью в грудь.
Бестужев наклонился к нему и старался платком заткнуть льющуюся из раны кровь, но Любимов проговорил, тяжело дыша:
— Оставьте, ваше высоко… что уж… умру за… Жену не оставьте, барин дорогой, ваше высоко…
Щелкала и свистела картечь, а Бестужев все стоял над мертвым телом красавца ефрейтора. «Бедняга! — думал он. — Я все еще для него барин, господин, которого не коснется расправа». Он, сжав кулаки, погрозил в сторону Зимнего дворца.
— Будь ты проклят, убийца! — прошептал он.
Толпа бегущих солдат увлекла его за собой. Он опередил их.
— За мной, ребята! — крикнул он и спустился на Неву.
В казармы Финляндского полка Рылеева не пустили часовые. От поручика барона Розена, вышедшего к нему, он узнал, что в казармах остался только один батальон, который уже присягнул; второй батальон на караулах, а третий за городом. Рылеев поехал к Исаакиевскому мосту, но доступ па мост был прекращен. Он перебрался пешком по льду на Английскую набережную, около Благовещенской площади. По дороге чуть не провалился в подмерзшую полынью и промочил ноги. Попытки проникнуть на площадь с Английской набережной или с Галерной не привели ни к чему. Коннопионеры при входе на Галерную чуть его не арестовали. Его беспорядочная одежда, взволнованный вид и та настойчивость, с какой он добивался пропуска на площадь, показались подозрительными. Кружным путем он пошел на Невский. До него докатились раскаты пушечных выстрелов. Народ бежал во все стороны. «В пушки стреляют!» — слышалось в толпе.
— Все кончено, Наташа, — сказал он жене, выбежавшей ему навстречу, когда он пришел домой. — Я погиб, погиб безвозвратно. Береги Настеньку…
— Я с тобой, Кондратий! — воскликнула Наталья Михайловна вся в слезах.
— Нет, Наташа,
И он ласковым движением привлек к себе жену и целовал ее, а она, прижавшись к нему, смотрела с немым отчаянием в его сияющие детские глаза.
XIV ПОДПОЛКОВНИК ГЕБЕЛЬ
Черниговский пехотный полк квартировал в городе Василькове, в тридцати верстах от Киева. Город был маленький: всего несколько улиц и площадь, похожая летом на луг. На главной улице было два-три каменных дома. В одном из них жил командир полка подполковник Густав Иванович Гебель.
Густав Иванович был аккуратен и точен в исполнении предписаний начальства. Генерал-лейтенант Логин Осипович Рот, командир третьего корпуса, сказал ему при его вступлении в должность: «Густав Иванович, надо немножко подтянуть этот полк», на что Густав Иванович отвечал: «О, я их подтяну, Логин Осипович!»
Густав Иванович во всем соблюдал законную форму. Двое рядовых украли у мужика два рубля серебром. Густав Иванович заковал виновных в кандалы и донес об их поступке в Могилев, в штаб первой армии. Когда умер император Александр I, Густав Иванович поскорбел, как прилично верноподданному, и приготовился возрадоваться по случаю вступления на престол императора Константина I.
В один и тот же день, 30 ноября, из Могилева были получены две бумаги. В одной, за № 1571, заключалась сентенция командующего армией присуждавшая провинившихся рядовых к наказанию кнутом В другой, за № 1572, предписывалось привести полк к присяге императору Константину.
Обе бумаги Густав Иванович немедленно пустил в ход в порядке их номеров.
На другой же день 1 декабря, полк был выстроен на площади в ожидании присяги. Сюда же привели двух арестантов. Долговязый полковой адъютант Павлов гнусавым голосом стал читать сентенцию. Тут же находился полковой священник с крестом и Евангелием. Солдаты сначала подумали, что это и есть присяга. Но когда приговоренных привязали к столбам и палачи взялись за кнуты, то по рядам пробежал глухой ропот. Офицеры, не стесняясь, громко выражали негодование. Кузьмин, командир пятой роты, угрожающе сжимал кулаки. Его рота заколыхалась и сдвинулась с места. Строгий окрик Гебеля заставил солдат податься назад.
Сергей стоял перед своим батальоном. Свистел кнут, крики истязаемых звенели в ушах, кровь брызгами летела на снег. Сергей делал усилия, чтобы казаться спокойным. Но вдруг побледнел, качнулся и опустился на землю. Строй пришел в беспорядок. Солдаты и офицеры бросились к Сергею на помощь, сбились в кучу. Один растирал снегом виски, другой старался расстегнуть тугой ворот мундира. Гебель свирепо кричал:
— Смирно-о! Стройсь! По местам! Всех расстреляю на месте!
Ни командные слова, ни угрозы больше не действовали. Солдаты поворачивали к Гебелю озлобленные лица. Слышались суровые возгласы: