Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
Шрифт:
Дверь в столовую приоткрылась, и показался вестовой
— Курьер с экстрапочтой, ваше превосходительство! — от-рапортовал он, подавая на подносе письмо за пятью тяжелыми зелеными печатями.
Вестовой удалился. Генерал быстро сломал печати и стал читать. Брови его вздернулись кверху. На бритом сухом лицо, похожем на лицо немецкого пастора, изобразилось негодование! смешанное с испугом.
— О боже мой, какие новости! — проговорил он, укоризненно качая головой. — Вы только послушайте: в Петербурге возмущение, мятеж!
Сергей вздрогнул.
— Мятеж? — переспросил он, скрывая волнение.
— О-о, бедный Милорадович! — вздыхал между тем генерал, продолжая читать. — И кто же со
И генерал прочел письмо вслух. В нем сообщалось о том, что произошло в Петербурге 14 декабря, в день присяги императору Николаю. «Злодеи», как выражался автор письма, воспользовались междуцарствием для осуществления своих преступных замыслов. Они объявили, что Константин незаконно отрешен от престола, и возмутили часть гвардии. Мятежники собрались на Сенатской площади. Граф Милорадович пробовал было их уговорить, но один из злодеев ранил его выстрелом из пистолета. К вечеру граф Милорадович скончался. Ни угрозы, ни убеждения не могли поколебать мятежников. Одни кричали: «Ура, Константин!» Другие: «Ура, конституция!» Между тем на площадь стекался черный народ и приставал к мятежникам. Толпа выворачивала камни на мостовой и бросала их в верные правительству войска. Рабочие, взобравшиеся на дрова у церкви, швыряли поленьями. Поленом была перешиблена рука у полковника конной гвардии барона Велио. Пришлось прибегнуть к пушкам, чтобы прекратить мятеж. Был отдан приказ немедленно уничтожить следы побоища. Всю ночь скоблили окровавленный снег и выскобленные места посыпали свежим белым снегом. Однако утром можно было еще видеть пятна крови на стене Сената. Их закрасили только на следующий день. Тотчас после подавления восстания начались аресты. Одним из первых был арестован князь Сергей Трубецкой, скрывавшийся в доме австрийского посланника В числе главных заговорщиков, говорилось в письме, оказались литераторы: Рылеев, давно известный своими возмутительными стихами, Александр Бестужев — его товарищ по изданию альманаха под названием «Полярная звезда», и сумасбродный Кюхельбекер — бывший воспитанник Царскосельского лицея. «Хороша наша литература, нечего сказать! — так кончалось письмо. — Порядок теперь восстановлен, злодеи пойманы и понесут заслуженную кару».
Сергей при последних словах невольно двинул рукой и толкнул стоявшую перед ним хрустальную тарелочку с пирожным. Тарелочка звякнула о бокал, бокал опрокинулся, и темно-красное вино пролилось на белоснежную генеральскую скатерть. Генерал удивился, и на лице его промелькнуло какое-то кислое выражение. Он терпеть не мог беспорядка. Но, как воспитанный человек, он тотчас сделал вид, что ничего не случилось.
— Какое испытание для русского сердца! — говорил он, сворачивая письмо и стараясь не смотреть на красную лужу.
Сергей приковался глазами к красным пятнам на скатерти. Ему представились пятна крови там, на снежной Сенатской площади.
— Хороший знак, генерал, — развязно заговорил вдруг Сергей. — Мы, как древние римляне, совершили в честь императора возлияние богам… Здесь вином, а там кровью, — прибавил он с кривой усмешкой.
— Да, да! — оживился генерал, успевший между тем прикрыть салфеткой запачканное место. — Но мы еще выпьем шампанского по случаю истребления гнусных злодеев. О, как я рад, что за мой третий корпус я могу быть совершенно спокоен!
Подали шампанское. Сергей, по-прежнему сохраняя развязность, выпил бокал. А генерал самодовольно повторял:
— О да, за мой корпус я совершенно спокоен. Присяга прошла в полном порядке. А я, признаюсь откровенно, опасался, чтобы не было глупостей. Теперь я спокоен.
Сергей встал:
— Я тороплюсь в свой полк, генерал, — сказал он.
— Да, да, конечно, — одобрительно
Проводив Сергея, он позвал денщика и с брезгливой миной велел прибрать замаранную скатерть.
А Сергей, вернувшись на постоялый двор, в коротких словах рассказал обо всем брату и тотчас послал хозяина за лошадьми.
Братья помчались по дороге в Бердичсв.
— В восьмую дивизию, — говорил брату Сергей, сидя в санях, потом в Троянов, а оттуда в Любар1, к Артамону. То что потеряно там, мы наверстаем на юге.
А Бестужев мчался в Житомир. От быстрого бега сани заносило боком то вправо, то влево к краю дороги. Ветви сосен хлестали по фуражке, обсыпали снегом лицо. На облучке подпрыгивала длинная спина возницы — молодого еврея. Временами возница оборачивался и глядел с любопытством на своего седока. Ему хотелось поговорить, разузнать, в чем дело.
— Добрые кони, — начал он осторожно. — Уж коли пану нужно, куда хочешь поспеем.
— Да, да, хорошо, — откликнулся Бестужев.
Он был занят соображениями о том, как поехал Гебель: шляхом или проселком. Если шляхом, то они его обгонят. Важно выиграть час или два, чтобы предупредить Муравьева. Он, наверное, застанет его еще в Житомире. Если нет, то поскачет за ним в Троянов или к Артамону, в Любар.
— Пане, а пане! — прервал его размышления возница. — И что же это такое: почему господа офицеры всё ездят и туда и сюда?
— Служба такая, — ответил Бестужев.
— Да, служба… — разочарованно вздохнул возница.
Ночь была морозная, ясная. Полозья скрипели по твердому насту, чиркали по горбатым корням. А над головой, в просвете между черными стенами сосен, висел неподвижно хвост Большой Медведицы. Бестужев распахнул шинель и с наслаждением вбирал всей грудью колючий, морозный воздух. Ему вспоминались горячие речи в собраниях, задушевные беседы с Сергеем. То были только слова, но они посеяли бурю. Взметнулся вихрь, подхватил, закружил — и вот несет куда-то в темноту! И когда в его воображении вставали Кибенцы, вальс, черноглазая Соня, то он только встряхивал головой. Он понимал, что со всем этим он распрощался навеки.
Сани боком взлетели на возвышение шляха. Справа и слева открылся мерцающий снежный простор. Скоро большое село, первая почтовая станция. Впереди послышались звуки: колокольчики, пофыркиванье лошадей. Ближе и ближе. Бестужев приподнялся на сиденье и стал с беспокойством вглядываться вперед.
— Обгоняй, — вполголоса сказал он вознице.
Сани дернулись, понеслись еще быстрее. Впереди ясно обозначались темные очертания тройки. Сани свернули вправо, чуть не к самой канаве, шедшей вдоль шляха, и лихо пролетели мимо тройки — так близко, что полозья с размаху стукнулись друг о друга. Бестужев увидел сбоку, рядом с собой, высокие гребни жандармских касок и посередине между ними кивер подполковника Гебеля. Правил тройкой солдат.
— Гони что есть мочи! — срывающимся голосом приказал Бестужев вознице и, опустившись на сиденье, плотно запахнулся в шинель. — Пошел!
Возница испуганно взмахнул кнутом. С тройки что-то кричали, но крики потерялись где-то там, позади. Сани с быстротой вихря неслись дальше — вдоль спящего села, мимо почтового дома, чернеющей колокольни, плетней сараев — и вылетели вновь на сияющий снежный простор.
Был второй час ночи, когда тройка Гебеля, звеня колокольчиками, подкатила к штабу корпуса. Оставив спутников в канцелярии штаба, Гебель тотчас направился в квартиру командира корпуса. Дежурный офицер встретил его с удивлением и сказал, что генерал Рот спит, но он велел доложить, что приехал по экстренному делу, не терпящему отлагательства.