Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

Слонимский Александр Леонидович

— А чи богато у пана войска?

Сергей смотрел на белобрысую, по-праздничному расчесанную голову крестьянина и думал: «Нет, рано еще унывать. Они всё знают, и они с нами».

— Надейтесь, друзья! — сказал он громко. — Нас много, очень много!

Он тронул повод и поскакал один по солнечно-снежной дороге прочь от деревни. Отдавшись успокоительно-размерен-ному ходу лошади, он припоминал всю свою жизнь: отца с его латинскими и греческими цитатами, переезд через границу, парижский пансион и ту минуту, когда он смотрел в глаза Наполеона, императора французов.

Да,

он втайне верил тогда, что он «маленький Бонапарт» и если не в самом деле сын императора, то его сын по духу. Еще тогда, в парижском пансионе, под влиянием книг по римской истории, он создал себе одну мечту и долго ее лелеял. Ему грезились синие волны, синее римское небо и толпы народа, текущие в светлый, с огромными белыми колоннами храм. Все стремятся на праздник победы и ищут его, чтобы приветствовать как героя. Но он не хочет ни почестей, ни наград. Его сердце горит жаждой нового подвига — новой, неслыханной жертвы. И он тайком, незамеченный, уходит куда-то в пустыню, чтобы потом явиться, как Цинциннат [55] , на помощь: в минуту грозной опасности или, подобно Марку Курцию, для спасения отечества ринуться в пропасть.

55

Цинциннат — римский консул, знаменитый полководец, удалившимся в старости в свое поместье.

Потом другая, уже не детски смешная мечта: освободить забитых русских мужиков, сделать их гордыми и счастливыми — и ничего не взять от них в награду, кроме сердечной любви. Эту любовь он видел сейчас — в этих ласковых, приветливых взглядах.

Сергей повернул лошадь к деревне и рысью подъехал к выстроенным солдатским рядам. Лицо его было светлое и ясное.

— Солдаты! — начал он сразу. — Может ли вас опечалить бегство подлых людей, носящих офицерское звание? Что вам за дело до них? Вы боретесь за себя, за счастье свое и за волю — за то, чтобы в русской земле весь русский народ был хозяин. Если кто из вас столь малодушен, что может смутиться бегством изменников, пусть тотчас же оставит ряды и идет куда хочет, покрытый общим презрением!

Смелый голос Сергея ободрил солдат. Уныние сменилось прежним радостным возбуждением.

— Все пойдем! — зашумело в рядах. — Постоим! Веди куда хочешь.

Вдруг кто-то крикнул:

— Гляди, мушкетеры!

В деревню, с другого конца, входила во главе с Быстрицким вторая мушкетерская рота. Рядом с Быстрицким шагал всеми любимый унтер-офицер Аврамов. Видно было, как он с улыбкой говорил о чем-то с Быстрицким.

Всегда спокойный, выдержанный барон Соловьев изменился в лице. Про себя он боялся, что солдаты его не придут, предпочтут оставаться подальше. Это было бы для него нестерпимым позором, если б только случилось.

Соловьев кинулся навстречу своим мушкетерам, жал им руки, обнимал, целовал их. Солдаты окружили тесным кольцом своего командира.

— Куда ж Сергей Иваныч хочет идти? — спрашивал, улыбаясь, Аврамов.

— Какие еще полки будут с нами? Где сборное место? — слышались вопросы со всех сторон.

Соловьев

едва успевал отвечать. Он объяснил, что полк идет на Житомир и что другие полки присоединятся к нему по дороге.

— Зачем же дневка? — нетерпеливо перебил его молодцеватый унтер Пучков. — Лучше бы прямо да с маху!

— Куй железо, пока горячо! — со смехом подхватил один из солдат.

— Да не бойся, коли ожгешь руки! — ответил ему другой.

Солдаты беззаботно смеялись.

Сухинов, переодевшись крестьянином, на крестьянской телеге поехал на разведку и к вечеру вернулся с сообщением, что и Кременчугский полк и пятая конная рота куда-то ушли и что Брусилов занят драгунами из четвертого корпуса. Сергеи решил ввиду этого переменить направление^ и двинуться на Белую Церковь, чтоб овладеть дивизионной квартирои. Он

рассчитывал на семнадцатый егерский полк, где были члены тайного общества и давно велась подготовка солдат.

Дурные известия не смущали Сергей. Он верил во что-то, хоть и сам не знал хорошенько во что. Эту веру он вынес из солнечно-снежного поля, из ласковых крестьянских приветствий.

Приподнятое настроение Сергея заражало всех: и солдат и офицеров. Глядя на его светлое лицо и на быстрые решительные движения, перестал морщиться даже Щепилла. Все тоже начинали верить во что-то, что даст успех предприятию.

Солдаты держались спокойно и весело, как в обыкновенном походе. Черниговский полк стал для них как бы отдельным замкнутым миром, со своим особым законом. За четыре дин они привыкли к новым порядкам и Сергея считали законным своим командиром.

— Сергей Иваныч как скажет, так уж и будет! — говорили они. — Статочное ли дело, чтоб солдат стал стрелять в своего же брата солдата?

— Так-то так, — говорил Павел Шурма, покачивая головой, — только кто нужды не видал да березовой каши не отведывал, не поймет он нашего брата! — И прибавлял загадочно: — Не видать людям правды.

В субботу, 2 января, в девять часов утра, полк в составе шести рот вышел из Мотовиловки и в четыре часа, когда смеркалось, занял деревню Пологи, в двенадцати верстах от Белой Церкви.

Воспользовавшись темнотой, Сухинов с несколькими солдатами отправились верхами на разведку. Вблизи Белой Церкви они наткнулись на казаков, высланных для охраны владений графини Браницкой от бунтовщиков. Сухинов подкрался к ним и, обнажив саблю, внезапно бросился на них со страшным криком: «Вперед!» Казаки испугались его страшного голоса и, не разглядев в темноте количества нападающих, поскакали стремглав прочь.

Одного казака удалось все-таки поймать. Солдаты стащили его с лошади и привели к Сухинову, приговаривая:

— Эй ты, чего трусишь? Ведь свои же!

Сухинов, успокоив казака, принялся за расспросы. Оказалось, что семнадцатый егерский полк уведен куда-то, что несколько офицеров в кандалах отправлены в Киев и что в Белой Церкви находится сам генерал Рот. Казак говорил, что казачья сотня прибыла сюда накануне и по дороге, в окрестностях Паволочи, встретилась с пятой артиллерийской конной ротой.