Чернила под кожей
Шрифт:
Когда я слушаю, я не противоречу, просто киваю. Пусть люди ненавидят других людей. Не моя проблема, пока их злость направлена не на меня. Я не выдержу ни ненависти, ни любви. Во мне и так уж много неправильной любви и нездоровой ненависти.
Чернила – не единственное, что можно капнуть в рану. Грязь и пепел подходят тоже. Магическая кожа выталкивает чужеродные тела. Где-то используют даже пепел мертвецов. Шрамы остаются грубые и злые, как детский грим на Хеллоуин.
Вот о таком мы разговариваем с Ливией, вытирая пыль и расставляя товар по полкам. Я режу ветчину на завтра и думаю о Томе. Ломтерезка – опасная машина. С тех пор как начала работать, я слышала множество историй о пальцах, волосах, ногтях,
Нанести рисунок и избежать инфекции – работа непростая. кожа заживает, но ей нельзя позволить исцелиться слишком плохо или слишком хорошо. Кислый сок поддерживает раздражение. Это если нет человеческого пепла под рукой.
В своей тетрадке я рисовала монстров. Каких-то из историй, каких-то придумала сама. Есть множество мифических существ, которые живут на коже, но не в реальном мире: грифоны, фениксы, единороги, драконы, саламандры, нимфы. Разве не странно, что люди лучше знают вымышленных животных, чем настоящих? Пилорыл, морской дракон, сахарная летяга звучат придуманными, но это не так. Я видела их в книге «Животные Австралии», которую я читаю на ночь. Сама книжка не очень, но вот иллюстрации просто прекрасны – такие старомодные, зернистые. Все звери из Австралии такие подозрительные. Сумчатые особенно.
Сумчатые в Австралии везде. Я бы не прочь наведаться туда, если будут деньги. Если смогу уехать. Столько «если». Иногда я представляю свою жизнь как множество дверей, которые захлопываются друг за другом. Моя вина на самом деле. Если бы мы жили с папой, у нас были бы деньги, но это я просила маму съехать, убедила саму себя, что, если мы уедем, причины друг друга ненавидеть растворятся и жить нам станет лучше. Все правда стало лучше, но теперь я ненавижу нас обеих.
Из кожи человека может вырасти все что угодно. Нарежь ее кусочками и собери мозаику или дерево. Позвоночник превращается в решетку для плюща, звезды загораются на пальцах и руках. Ребра будут клеткой для свежей рыбы, круглоглазой, ловящей воздух ртом.
Она встречается с мужчиной, Саймоном, работает он в страховании. Сегодня вечером они едят лазанью и смотрят телик. Мне было приказано не попадаться на глаза. Обычно я не против, только сегодня я злюсь на Тома.
Вот почему. После школы и до работы у меня был свободный час. Я написала Тому, спросила, можно ли зайти. Том ответил, что он сейчас не дома. Ладно. Вот только он соврал, я видела его, когда шла на работу. Он сидел в гостиной – не потрудился даже задернуть шторы – и резался в Xbox. Том в Xbox играет очень много. Наверно, именно поэтому я первая девчонка, с которой он смог переспать.
Самое странное, он не особо и заботится-то обо мне. Мне всегда казалось, что такие «негулящие», без личной жизни люди просто очень избирательны, с высокими стандартами и все такое. Мне казалось милым, что я у него первая. Так любая бы подумала, ведь правда?
Да он счастливчик, что нравится мне таким, как есть. Но он так не считает. Ну и ладно, потому что мне он не парень. Он мне не должен, я не должна ему. Хотя, наверно, я жду уважения? Немножко уважения, пожалуйста.
Так вот, почистив ломтерезку, я принимаюсь заворачивать продукты в пленку. На мне еще пара часов домашки, но дома ее делать не могу, ибо будут секс и стоны. Дурацкие тонкие стены. Это ужасно и неправильно. Мне должно быть плевать на маму и на Саймона, который в принципе неплох. Он первый ухажер у мамы после папы, а папу можно не считать. Он к ней плохо относился. Саймон в прошлом месяце мне на день рождения подарил открытку. Внутри лежали сорок баксов.
Мама все мурлыкала: «Ой, да не стоило», но подарку была рада, потому что ей теперь не нужно было давать мне деньги. Она купила мне
Я не знаю, как исправить свою мать. Я пытаюсь, но в конце концов либо злюсь, либо на нее ору. Когда я в первый раз осталась с Томом на ночь и вернулась утром, мама влепила мне пощечину. Мне кажется, она завидовала, что ее дочь занимается чем-то нормальным, когда она сама забыла, как нормальной быть. Не такой нормальной, как была в детстве. У дедушки и бабушки водились деньги, поэтому Лаура привыкла ко всему хорошему. К чистому дому и порядочному душу, а не крану, на который надевают шланг.
Я никогда не чувствую себя помытой после душа в нашем дурацком доме. Постоянно кажется, будто я пахну. У Тома вот душ электрический, поэтому вода всегда горячая и напор хороший. Наверное, не стоит обижаться на него за игнорирование. Он делал так уже. Мы встретились на улице, я поздоровалась, а он прошел не глядя мимо, будто меня не знал.
Потом я у него спросила, мол, почему? Он утверждал, что меня просто не заметил. Я знала, что это неправда, я видела, что он меня увидел, но ссориться не стала. Не так Том важен, чтобы обижаться на него. Он мне нужен только комфорта ради. Но вечером к нему я не пойду. Пускай мы и используем друг друга, сегодня я какая-то ранимая и хочу побыть одна.
Хочу свой дом, подальше от Лауры. Может, не очень далеко, чтобы навещать и проверять, что она жива-здорова. Я иногда волнуюсь. Интересно, волнуется ли она? На вид не скажешь. Я бы спросила, да мама будет нервничать. Я справлюсь так, сама, благо умею. Выдерживать давление. С детства приходилось.
Плоть собирается в тазу. Кусочки кожи, которые ты аккуратно содрала. Их поместят в пакетики и выкинут.
Сегодня в школе было тяжело. Глаза слипались, особенно на математике. Чем сильнее я пыталась не уснуть, тем больше спать хотелось. Похоже, я задремала. Голова качнулась вниз, и Джоан тыкнула меня локтем под партой. Все видели наверняка, как я едва не стукнулась башкой о стол. Блин. И мне не важно, что люди думают, но выглядела я точно по-дурацки. И теперь не знаю, как выполнять домашнюю работу.
Я надеялась, что Том поможет. У него значок отличия по математике, так что мои задания для него раз плюнуть. Но теперь просить его о помощи я не могу. Я так устала за эти дни. Невероятно, но устала даже спать. А когда сплю, мне снятся не совсем кошмары, но очень яркие, пугающие сны.
Вот, например, приснилось мне, что у меня за завтраком появились крылья, и перья падали мне в хлопья, и вскоре у меня весь рот оказался полон перьев, и с каждым словом они сыпались на стол. Мама их все смахивала на пол, а они все падали и падали. Я была босая и еще долго сидела за столом, смотрела в миску и на перья. Мокрое перо теряет весь свой внешний вид, меняет форму, превращается в такую волокнистую маленькую штучку, похожую на облезлые реснички.
Мама любит ресницы накладные, потому что свой цвет волос у нее необычайно светлый. На солнце бровей-ресниц ее не видно. Я в детстве их боялась. Боялась, что они, как пауки, заползут в глаза, отложат яйца там и мать моя ослепнет.
Будь осторожнее с чужою плотью. Красивый шрам – обманчивая вещь. Вплетает в боль очарование, опасности не замечая.
В детстве у меня было очень богатое воображение. Помню, боялась самых простых вещей. У нас в гостиной стояло кресло – искуственная кожа, уютное, как объятия бабушки. И в восемь лет я вдруг решила, что это кресло может есть людей. Более того, оно планировало сожрать меня. С тех пор на этом кресле я не сидела, и если приходилось мне зайти в гостиную, косилась на него с опаской и считала, сколько шагов потребуется мне, чтоб добежать до двери. Семь или меньше – и я была спокойна. Больше – и я вся напрягалась, готовая в любой момент удрать.