Черно-белый танец
Шрифт:
Мама на ее реплику не отреагировала. Холодно попросила:
– Передай, пожалуйста, сахар.
А Женя широко улыбнулся:
– Мы, Настенька, – не голубки. Мы – орлы.
Тогда у Насти и зародилось подозрение… только она его отмела. «Какая чушь! Женька на четырнадцать лет ее моложе. Да маме просто приятно, что ей оказывает внимание молодой да красивый!»
Но, значит, дело в том, что это не просто внимание?
«А вот мы сейчас и выясним…». Она вышла в крохотную Сенину прихожую и достала из кармана пальто кошелек.
Затем
Связь установилась мгновенно. Мамин голос звучал так отчетливо, словно она находилась в соседней комнате. Настя ясно расслышала недовольные нотки:
– Настя. Я уже сплю, ты меня разбудила… Что там у вас еще?
– У нас все шикарно, – ледяным тоном сказала Настя. – Просто у меня к тебе один вопрос появился.
– А что, вопрос не может потерпеть до утра? – не менее холодно поинтересовалась мама.
«Ну и семейка у меня!» – мелькнуло у Насти.
– Нет, не может, – отрезала она. – Скажи пожалуйста, давно ли ты спишь с Эженом?
Мать вскрикнула так громко, что Настя отвела трубку от уха:
– Что-о?!
– Что слышала. Эжен мне сегодня похвастался, что давно. А начали, сказал, когда я еще в восьмом классе училась.
Мать молчала.
– Ну, что же ты, мамуля? – поторопила ее Настя.
– Он много выпил? – вдруг спросила Ирина Егоровна. – Он опять вернулся из командировки и начал пить?
– Нет уж, мамуль, ты от вопроса не уходи! – настаивала Настя.
Та ее будто не слышала:
– Я вернусь через два дня. А врачу… наркологу я позвоню прямо завтра, с утра. Похоже, что твой Женя допился… до белой горячки.
– До белой, значит, горячки… – протянула Настя. – Но ты знаешь, он так уверенно говорил…
– Анастасия! Я не желаю тебя слушать.
– Он мне рассказывал, что у тебя восхитительная родинка под правой грудью. И что он обожает ее целовать.
– Настя! Я даже слушать не желаю этот бред!
«Если бы не желала – давно бы бросила трубку. Сама».
– А шрамик на бедре? Откуда Женя знает про твой шрамик?
– Настя… Я клянусь тебе, Настя!
«Если ты права – ты никогда не стала бы клясться!»
И Настя тихо положила трубку.
«Но, может быть, Женька все-таки пошутил?! А про родинку, и про шрам – да мало ли откуда он знает?! Может, подглядывал, когда она душ принимала… А мама… Да, она растерялась. Но и я бы растерялась, если бы дочь кинулась на меня с такими обвинениями… Но если Эжен пошутил, эта шутка ему с рук не сойдет. На коленях передо мной будет ползать, прощение вымаливать».
Перед глазами снова промелькнуло отвратительное, пьяное лицо. «Нет. Никакого прощения. Я останусь с Сеней. При любом раскладе – спал Эжен с матерью, или не спал. И завтра же объясню Николеньке, что его папа – на самом деле другой… Ох, да легко ли это будет?!».
А Сеня? Он этому обрадуется?
Настя скептически оглядывала Сенину убогую квартирку.
Dejа vu. То же, что было когда-то в Измайлове. Грязные обои, потрескавшийся потолок. Съемная бесприютность.
«Впрочем, прогресс – налицо. Квартира уже отдельная. Все лучше, чем комната. Но интересно, где же это Сенька шляется?»
Настя взглянула на часы: половина первого. Через полчаса закроется метро. А автобуса в марьинскую глушь и днем не сыскать с огнем.
«Днем не сыскать с огнем, – повторила она глупую рифму. – А может быть, он вообще сюда не приедет? Он ведь не знает, что я здесь! И почему бы ему не провести ночь по собственной программе?»
Настя представила: комната в эмгэушном общежитии. Восторженные девки по кроватям. А в центре композиции – Сеня. Бренчит на гитаре и завывает: «Йа! Ха-ачу быть с та-абой!»
«А что, вполне возможно. Наши факультетские девки от него будут в восторге. Романтический герой. Благородный каторжник со светлой головой».
Она отогнала видение. Насчет общежитских девок – это, конечно, чушь. Сеня любит ее и будет счастлив, если она останется с ним. Но хочет ли этого она сама?
Наверняка Настя не знала.
«Он умный. И смелый. И благородный».
«Диплома о высшем образовании ему уже никогда не видать. Ни в один институт не возьмут – с такой-то биографией. И по-английски он всегда будет говорить со своим ужасным южным акцентом, никакие стажировки за границей ему не помогут. Да и не позволит ему никто, с неснятой судимостью, стажироваться за границей. И деньги, что он зарабатывает сейчас – подспорье ненадежное. Сегодня он продает свое перо, а завтра не сможет».
На минуту она поразилась ситуации: хорошо же Настя Капитонова-Сологуб выстроила свою жизнь! Ночь. Чужая съемная квартира. Ни копейки денег в кармане. А на чужой кровати спит ее сын, которому уже в восемь утра захочется чего-нибудь вкусненького…
«Ну, допустим, на завтрак я сварю ему макароны. Найдутся же у Сеньки макароны? Но дальше-то что, дальше?»
…Час ночи. Метро закрылось. Под окнами промчался последний автобус. В свете фонаря Настя разглядела: шофер прилепил на стекло долгожданную табличку: «В ПАРК»
«А такси до Марьино фиг поймаешь. Только за двойную плату – и то, если очень повезет. Но что же его задержало? Подумаешь, доехать до Ступина и часок поболтать с вдовой шофера…»
И тут Настя вспомнила. Март восемьдесят пятого. Такая же стылая, бесприютная ночь. И такая же чужая, неприветливая квартира. И она тоже ждет Сеньку – он задерживается в типографии. Она как и сейчас стоит у окна. И, как и сейчас, злится: «Знаем мы эти дежурства по номеру! Всей выпускающей бригадой, всей кодлой, небось, керосинят…»