Черное и белое
Шрифт:
— Плач и скрежет зубов? — уточняю я. — Но это, скорее ваше будущее. Геенна огненная ещё при жизни. А потом, скорее всего, утопление, ведущее к окончательному финалу. Ужасная, говорят, смерть. Вы ничего об этом не знаете?
Несмотря на колоссальное самообладание, в этот момент он готов броситься на меня с кулаками.
— Не советую, — с самым серьёзным видом говорю я, выставляя руку вперёд. — У меня тысяча поединков за год и девятьсот из них с летальным исходом.
— Я тебя сейчас арестую, Брагин! Ты понял меня?
—
Он молчит, пытаясь взять себя в руки и это ему удаётся довольно быстро.
— Значит так, щенок, мальчишка, засранец, то, что ты выпорхнул из моих силков ничего не значит. Это временно, поверь. А каждое слово, что ты сказал мне сегодня будет стоить тебе очень дорого. Задачи не меняются. Лилия, Радько, Злобин.
— Так у Радько алиби, спутали вы его с кем-то.
— С кем-то? — прищуривается хорёк. — Ну-ну. Да, и похеру, что спутал. Ты его устранишь и всё. Но это задача лишь третья по важности. Первой остаётся лилия. Вторая задача — это Злобин. Ну, и Радько, по нему уже всё сказано.
— И почему я должен это всё делать? — удивляюсь я. — У вас же на меня ничего нет.
— Это у меня-то нет? — спрашивает он и неожиданно начинает смеяться, негромко, но по-мефистофельски. — Кое-что, всё-таки есть. И это помимо твоей нелегальной деятельности. Помимо всех этих колбасных и пошивочных цехов, ЛВЗ, военизированных групп, незаконных разрешений на строительство, валютных махинаций и катранов. С этими делами всё ясно, просто пока не пришла их пора, ещё не время, рано.
Я делаю серьёзное и озабоченное лицо, резко сбрасывая маску бравирующей бесшабашности. Вроде как пугаюсь этой его осведомлённости.
— Но это всё ерунда, — воодушевляется он моим показным испугом, — потому что есть кое-что гораздо более важное. Твои родители, твоя будущая жена, родственники и друзья. Самых дорогих твоему сердцу людей я возьму и буду рвать на куски, нет, сначала отымею во все дыры, а потом начну рвать. На маленькие кусочки. Я буду резать их на полосы, на ремни и на лоскуты… А ты будешь смотреть и не сможешь закрыть глаз, потому что я отрежу тебе веки.
Я тяжело сглатываю. Вот же маньячина. Интересно, он действительно этого хочет? Такое чувство, будто говорит и представляет эти жуткие картины. Представляет и кайфует.
— Я вколю тебе адреналин и тебя будет колотить от всего увиденного, но ты не отрубишься. Я устрою тебе необыкновенный концерт. Напичкаю тебя химией так, что ты не сможешь сдохнуть раньше времени и, когда я закончу с твоей невестой, я возьмусь за тебя. Я отрежу тебе руки, ноги и член. Я забью его тебе в глотку. Ты будешь всё чувствовать но не сможешь даже кричать. Ну как? Нравится идея? У меня, на самом деле, идей много.
— Надеюсь, вы кончили, рассказывая это, — качаю
— Не веришь, — понимающе улыбается он. — Конечно, у тебя же есть армия, ты же находишься под защитой своих солдат. Но почему же они не защитили твою квартиру от воров? А? Пойми, тебя никто не спасёт, вообще никто. И никогда. Даже Брежнев. Я сделаю, что захочу. Поверь мне. Сделаю, если не получу, то, что мне нужно.
— А может, — качаю я головой, — вас в дурку законопатить? По-моему, там вам самое место, Пётр Николаевич.
— Попробуй, — ухмыляется он. — Материалы по тебе и по твоим подельничкам сразу полетят во все концы. И в ЦК, и в МВД, и в прокуратуру, и в Верховный совет. И даже на «Голос Америки». А что с меня взять, если я в дурке?
— А в ООН? — спрашиваю я. — Кстати, так и до лоботомии достукаться можно.
— Что?! — одновременно с пренебрежением и с наездом спрашивает он.
— В ООН, говорю, тоже надо материалы направить.
— Направим, — кивает он. — Не переживай. По всему миру направим, прославишься на всю планету. Ладно, некогда мне с тобой тут хернёй страдать. Короче так, Брагин. Попробуешь меня устранить, получишь х*ем между глаз.
— Чего? — не сдерживаюсь и начинаю смеяться я. — Это что за фольклор такой?
— Чем быстрее ты расплатишься по долгам…
— По долгам? — продолжаю я смеяться.
— Да, по долгам, — кивает он, — по этим трём пунктам. Так вот, чем быстрее расплатишься, тем быстрее станешь свободным.
— Ага, конечно, с такими материалами вы меня и дальше доить будете. Нет. Все имеющиеся материалы отдадите мне в обмен на лилию. И на этом точка. Радько и Злобин вычёркиваются из списка задач.
Он пристально на меня смотрит, играя желваками.
— Лилия стоит пятьсот тысяч гринов, — прищуриваюсь я. — Минимум.
— Её ещё и продать надо… — задумчиво отвечает он.
— Блин, тебе ещё и продать? Вам то есть. Здесь никто столько не даст. Надо за кордон вывозить. А это уже ваша епархия. Короче, я сказал. Сделал, как говорится, встречное предложение. А вы сами думайте.
— Ладно, могу вычеркнуть… — он прикрывает глаза и задумывается. — Радько. Хер с ним. Потом поквитаемся. А Злобин остаётся.
— Значит война, — говорю я и подмигиваю. — Значит, поборемся. Знаешь, что люди до двадцати одного года вообще смерти не боятся? Так что пошёл ты, Кухарь, на…
Я показываю ему оттопыренный средний палец. И даже, если он не знает, что именно означает этот жест, по бесстыдным движениям пальца, он наверняка догадывается о скрытом значении этого знака.
— Ладно, — говорит он, морщась. — Хорошо. В принципе, да, я согласен. Отдаёшь завтра лилию и я снимаю притязания на Злобина и Радько. Сам с ними разберусь.