Черное и белое
Шрифт:
М-да… не надо быть бараном, и не придётся расхлёбывать всякое такое…
— Хорошую ты девочку нашёл, — в очередной раз выносит вердикт Галина. — Правильную, да Юра? Гена, это точно твоя дочка? На тебя не похожа что-то.
— Ой, да ладно! — расправляет грудь Гена. — Ты, Галина, тоже на папку своего не больно-то похожа! Вона красавица какая.
— Что?! — она начинает хохотать. — Юра, почему у тебя такие кадры толковые до сих пор в капитанах? Ты же в кадрах царь-батюшка.
— Так это… я же с низов дослужился, — пожимает плечами Гена. — Так-то
Он смеётся, и все смеются вместе с ним, думают он шутит.
— Наташа, тебе понравилась картина? — спрашивает Галя.
— Очень! — восклицает Наташка. — Ещё раз спасибо вам огромное. И за подарок и за Мартика. За помощь и поддержку Егора. Большущее спасибо.
Гале приятно это слышать, но это правда, она очень нам помогла. Без неё, возможно, мы бы до сих пор в гостинице жили.
— Галя, — поддерживаю я Наташку. — Правда, спасибо.
— Ну ладно-ладно, — усмехается она. — Весь вечер меня только и благодарили. Вы на картину гляньте, это вообще-то Лидия Мастеркова. Работа побывала на той самой «бульдозерной» выставке, к вашему сведению.
Да, ничего, между прочим. Квадратный холст со стороной около восьмидесяти сантиметров разрисован яркими разноцветными ленточками, напоминающими водоросли. Симпатично. Зачем такое гусеницами давить? Я, конечно, тот ещё спец, но антисоветчину здесь не нахожу.
Наконец, гости расходятся, а посуда оказывается вымытой и насухо вытертой. Домочадцы разбредаются по своим комнатам. Наташка идёт в спальню. Блин… Очень хочется просто лечь и поспать, но придётся ей опять что-то объяснять и поучать…
— Сынок, — окликает меня мама.
— Да, мам.
— Хочу сказать тебе кое-что, — кивает она. — Мы с отцом так тобой гордимся. Погоди-погоди, не перебивай. В такие годы ты уже многого добился, просто в голове не укладывается. Совсем недавно был ещё совершенной тютей, несмышлёнышем и так быстро возмужал, оперился… Не иначе, как тот удар кирпичом тебя изменил…
Мама улыбается.
— Ма-а-м.
— Да шучу-шучу я. Нет, правда, потрясающе, у тебя такие друзья… Сам Ян Френкель пришёл!
— Ну, это по-соседски, я с ним до сегодняшнего вечера не был знаком.
— Да ладно он, а остальные-то просто вообще… Чурбанов! Брежнев! Пьёт он, правда, многовато, но неважно, все тебя ценят и любят. Я тебе только одно хочу сказать, будь очень и очень осмотрительным. Ты даже представить не можешь, сколько вокруг тебя завистников сейчас и врагов. Нужно быть максимально бдительным. И пусть Наташа твоя станет тебе надёжным тылом, понимаешь меня? Раз уж ты как угорелый несёшься под венец, то хотя бы требуй от неё понимания. Ясно тебе?
— Ма-а-м.
— Нет, Наташа, конечно очень хорошая, но жизнь прожить, я тебе скажу… Вон у нас с отцом, сам знаешь… А она девочка эффектная, милая, тем более сейчас ты её в такие круги выводишь… Понимаешь меня?
— Нет, мам, не понимаю, честное слово. Я ей полностью
— Ну, хорошо-хорошо, молодец, что доверяешь. Но, как говорится, доверяй, но проверяй. Не будь дураком. А я вам счастья желаю и надеюсь, что она никогда тебя не подведёт. Вот и всё… Но и сам не будь дураком, ясно?
— Ладно, мам, спокойной ночи…
— Спокойной… Я тебе, как мать говорю, вот будут у тебя собственные дети, поймёшь меня. Нечего от матери отмахиваться…
Наташка снимает платье, когда я вхожу в спальню.
— Наташ, — говорю я, не зная как начать.
Блин, ненавижу подобные моменты. Просто ненавижу. Сам, конечно, виноват. Можно было Ирку вообще не приглашать… Можно, ага… Да только как не приглашать-то? Она, вообще-то тоже член команды, да и просто нечужой уже человек… Я своих всегда за собой тяну. Не баб, а друзей и соратников…
Правда теперь вот это всё… Нахера я обнял её? Дурак старый. И сентиментальный. Скоро, наверное, начну слезу пускать под выступление детского хора.
Вздыхаю.
— Чего? — вопросительно кивает Наташка, надевая халат.
— Устала?
— Ага… Ты поэтому вздыхаешь?
— Нет, не поэтому, — качаю я головой. — Хочу с тобой поговорить, размышляю, как начать, вот и вздыхаю. Мы просто уже говорили об этом.
— А я опять за своё, да? Обещала не ревновать, а сама бровки к носу и губки бантиком?
Это что-то новенькое… Я хмыкаю.
— Конечно, когда я услышала, что она тебе говорит, а ты вместо того, чтобы спустить её с лестницы, прижал к себе… Скрывать не буду, мне от этого плохо стало, очень плохо. Паника накатила. Я чуть сквозь землю не провалилась… Через бетонное перекрытие… Посмотрела бы я на тебя на моём месте. Ты бы нож в задницу воткнул, наверное, да?
— Не обязательно, — качаю я головой. — По обстоятельствам…
— Вот и я решила по обстоятельствам… — говорит она, доставая из шкафа большое полотенце. — Проглотила обиду и решила действовать по обстоятельствам.
— И как это? — я расстёгиваю рубашку и присаживаюсь на край кровати.
— А так, как ты и говорил, — отвечает она, снимая покрывало с кровати. — Либо доверять, либо уходить. Привстань, пожалуйста.
Я встаю.
— И что же ты решила делать? Доверять или уходить?
— Ну… скорее, не решила, а поняла, — говорит она, занимаясь покрывалом.
— Хорошо… И что ты поняла?
— А поняла я… — она выпрямляется и, оставив постель в покое, смотрит на меня и откидывает назад, упавшую на глаза прядь волос. — Поняла я, что Ирина тебя любит. Нет, даже не любит, а влюблена, наверное. Скорее всего, это просто блажь и наваждение, хотя, тут у меня уверенности нет. Она понимает, что это нелепо, сколько ей и сколько тебе, но сердцу приказать не может, хоть и пыталась, судя по всему. Поэтому и выпивает чуть лишнего, а когда язык развязывается, говорит вот всякие такие штуки… Ещё я поняла, что не всё вокруг чёрное и белое. Есть, оказывается, варианты… Я и про тебя поняла. Поняла, что ты её…