Черное Рождество

Александрова Наталья Николаевна

— Понятно, — протянул матрос.

— Значит, выехали мы из Екатеринослава. Я и еще двое товарищей — Голубев и Слободяник. Красноармейцы довезли нас до перешейка, дальше мы должны были пробираться пешком через линию фронта. Бумаги были у Голубева, деньги у Слободяника. Я запомнил наизусть адреса явочных квартир в Симферополе, Севастополе и Ялте, а также инструкции для подпольного комитета.

Мы долго шли ночью, разрезали колючую проволоку, после по тому, что осветительные ракеты стали рваться позади нас, мы поняли, что фронт остался позади. Чтобы не привлекать внимания в прифронтовой полосе, мы трое решили

разделиться и встретиться в Симферополе, потому что документы, которыми нас снабдили в Екатеринославе, в прифронтовой полосе были недействительны. Однако когда я с большим трудом добрался до Симферополя, то никаких следов своих товарищей там не нашел. Явочная квартира, чей адрес мне дали в Екатеринославе, показалась мне ненадежной — слишком людно было вокруг, толклись какие-то подозрительные личности. По дороге туда у меня проверили документы и даже обыскали, но ничего не нашли.

— А как же мандат за подписью товарища Мокроусова? — поинтересовался матрос.

Борщевский расстегнул пиджак и вытащил откуда-то из подкладки маленькую прямоугольную тряпочку, на которой неразборчиво, но, несомненно, типографским способом было напечатано, что предъявитель сего является представителем Крымского краевого комитета партии, обладает всеми полномочиями и так далее, а внизу стояла подпись тов. Мокроусова.

— Она была зашита в подкладку и не шуршала при обыске. Далее я отправился на вторую, запасную квартиру, там нашел товарищей, предупредил их, но поздно, потому что первую явочную квартиру в тот же день разгромили.

— Угу, — проговорил товарищ Макар, и непонятно было, одобряет он все услышанное или осуждает. — Стало быть, товарищи, деньги для того, чтобы достать оружие, придется добывать самим.

— Разберемся! — крякнул матрос.

— Пора расходиться, товарищи, скоро комендантский час.

Все задвигали стульями, поднимаясь.

— Товарищ Тоня, я тебя провожу! — подскочил Салов к Антонине.

— Я с дядей Семеном пойду, — отшатнулась она и обожгла его взглядом синих глаз.

— А я, товарищи, — обратился Борщевский к типографским, — хотел бы взглянуть, как у вас дело обстоит в типографии. Вы не против?

Гольдблат молча пожал плечами, что означало согласие.

Оставшись втроем, потому что сапожник немедленно удалился на кухню, Макар, матрос и Салов сели в кружок за стол и долго беседовали вполголоса, сдвинувшись голова к голове.

— Значит, как договорились, завтра и сделаем, — подвел итоги Макар.

— Что-то мне этот Борщевский не нравится, нет у меня к нему доверия, — пожаловался Кипяченко.

— Много спрашивает, во все суется, — с готовностью согласился Салов.

Товарищ Макар разговора на эту тему не поддержал, но в глазах его снова возникло то непонятное выражение. Товарищ Макар твердо знал, чего он хочет, но в некоторые свои планы он никого не посвящал.

Тоня с Семеном Крюковым шли молча. Семен глядел себе под ноги и думал о чем-то важном, потому что иногда вздыхал тяжело. К вечеру подморозило, растаявшие днем от южного мартовского солнца лужи затянуло ледком, Тоня поскользнулась и засмеялась, уцепившись за куртку Крюкова. Он посмотрел на нее ласково и взял под руку.

— Давай уж пойдем с тобой, как буржуи, под ручку, а то лоб расшибешь.

Они пошли, не торопясь,

вдыхая свежий холодный воздух.

— Что это ты, дочка, как я примечаю, от Ивана Салова шарахаешься? — спокойно спросил Крюков.

— Так… — отвернулась Тоня.

— Ну, раз это дело личное, то я вмешиваться не буду, — смутился Крюков.

— Да нет у меня с ним никаких личных дел! — вспыхнула Тоня. — Просто… нехороший он человек, вот что! Смотрит всегда так нагло, рукам волю норовит дать…

— Эка беда, что смотрит! — рассмеялся Семен. — Ты вот у нас какая раскрасавица уродилась, отчего ж на тебя мужику и не поглядеть! А Салов — мужчина молодой, в самом соку…

— Да, а раз подкараулил меня, а сам пьяный был. Да как давай приставать! Все в полюбовницы к себе звал. Я, конечно, за себя постоять могу, да только противно очень, не по-товарищески… Он сегодня вон Борщевскому сказал, что Леля — это жена его, а мне тогда про Лельку эту такого наговорил. И шалава-то она подзаборная, и бросит-то он ее сразу же, если я соглашусь… Нешто можно такое про жену-то говорить?

— Да уж, — вздохнул Семен. — Ну, ты не думай о нем.

— Да я разве думаю, когда вокруг такое творится! — воскликнула Тоня. — Ты представь, дядя Семен, вот скоро победим мы белых и начнется такая жизнь сказочная! Кругом все свои, не нужно никого бояться. И приедут к нам товарищи из Москвы, расскажут, как там у них, что делается, и научат, как дальше жить.

— А ты как дальше жить хочешь? — улыбаясь, спросил Крюков.

— Я, дядя Семен, учиться хочу. Чтобы все-все знать, чтобы со мной умному человеку говорить интересно было. А то простым-то людям я про революцию объяснить могу, вот как сама понимаю, а если посложнее что… Вот товарищ Макар хорошо говорит — заслушаешься! И он вообще замечательный, товарищ Макар! Настоящий большевик! Он когда говорит — у меня прямо слезы на глазах, и вообще он — самый настоящий герой! Про таких нужно песни складывать!

В голосе девушки послышался неприкрытый восторг, Семен поглядел на нее внимательнее, увидел, как сияют ее глаза, и все понял. Он улыбнулся грустно и крепче подхватил ее под руку.

Глава 6

На Корниловской набережной, недалеко от хорошо известного здания морской контрразведки, находилась бойкая, весьма людная кофейня, прозванная в городе кафе «Петлюра». Эта кофейня служила штабом и местом дислокации для многочисленной своры городских спекулянтов, которую горожане окрестили «Дикой дивизией». Дикая эта дивизия состояла из элегантных и подвижных константинопольских греков, медлительных и одутловатых левантийских турок, живых одесских евреев с печальными выпуклыми глазами, задумчивых армян.

Впрочем, и славянских лиц попадалось здесь немало. Часто можно было увидеть хорошо пошитые английские френчи армейских интендантов.

В этой кофейне устанавливали курсы валют и цены на сахар, здесь можно было купить вагон медикаментов и пароход английского обмундирования. К этой необычной бирже прислушивались банки и серьезные иностранные фирмы. На вопрос, каков сегодня курс английского фунта или турецкой лиры, всякий знающий обыватель мог ответить: «У Петлюры установили столько-то и столько-то».