Черное солнце
Шрифт:
— Там потолок смыкается с основанием! Видите? Типа колонна в сто обхватов!
— Господи, — покачал головою Купри. — Как тут только люди живут?
— Чуете? — спросил Тугарин-Змей. — Воняет.
— Смердит, я бы сказал, — поправил друга Сихали.
В самом деле, неподвижный воздух, не знавший, что такое ветер, явственно отдавал затхлостью. Застарелая вонь висела невидимой пеленой — шагаешь и обоняешь. Пахло тухлятиной и горелым, накатывало чем-то скисшим и тошнотворно-сладковатым.
— Никакой вентиляции, — брюзжал
— Да нет, — не согласился с ним Гирин, — какая-то связь с атмосферой здесь должна быть. Приливом воздух выжимает наружу, отливом втягивает сюда. А иначе они бы тут давным-давно задохнулись!
Широкая улица с колоннами вывела всю компанию на круглую площадь, обрамленную двумя помпезными зданиями, гнутыми дугою. По карнизу одного из зданий тянулась надпись выпуклыми буквами. «Рейхскомиссариат „Новая Швабия“» — разобрал Браун.
В самой серёдке площади, на высоком постаменте, стояло изваяние — бронзовый фюрер, во всей своей красе.
Из Гитлерплац «вытекали» три улицы. Средняя упиралась в центральный столб, поддерживавший купол пещеры и опоясанный тремя ярусами аркад. Браун зашагал по правой улице — вывеска на каменном, стоявшем на углу доме извещала, что топал он по Борманштрассе.
— А чего мы всё по улице, да по улице? — спросил Белый. — Давайте в дом зайдём, что ли! Поздороваемся хоть!
— С кем? — буркнул Илья.
— Ну живёт же здесь хоть кто-нибудь!
— Ты уверен?
Правота оптимиста Шурика скоро подтвердилась — дверь дома напротив со скрипом открылась и на улицу вышел пожилой мужчина в накинутой на плечи серой шинели. Редкие волосы покрывали его череп, который даже въедливый Розенберг [133] признал бы арийским. Кожа у мужчины была не просто бледна, она отливала белизной бумаги, причём тонкой, сквозь которую просвечивали голубоватые вены.
133
Альфред Розенберг— рейхсляйтер и рейхсминистр, обергруппенфюрер СА, создатель расовой теории.
Попав под луч фонаря, мужчина испуганно вскрикнул, жмурясь и заслоняясь руками.
— Он на вампира похож, — пробормотал потрясённый Шурик, — те тоже света боятся…
Помаутук заговорил с новоберлинцем по-немецки. Голос пастора журчал и успокаивал, а сам Джунакуаат медленно подходил к мужчине, который никак не мог проморгаться и всё утирал слёзы. Задыхаясь, новоберлинец и сам подал шамкавший голос, но Тимофей ничего не понял, кроме «йа, йа» и «битте».
— Что он говорит? — осведомился Браун, стараясь не делать резких движений.
— Его зовут Готлиб Шольц, — обернулся Помаутук.
— Йа, йа, — подтвердил Шольц.
Пастор принялся что-то растолковывать новоберлинцу, тыкая пальцем вверх и разводя
— О, майн Готт… еле выговорил он, сощуренно взглядывая в сторону океанцев и антарктов, хоть и направлявших лучи фонарей в сторону, но не погасивших их.
— Вы рассказали ему, откуда мы взялись, пастор? — спросил Тимофей.
— Именно! — кивнул Помаутук, не отвлекаясь, и заговорил снова, дважды упомянув Карла Людвига фон Штромберга.
— Йа, йа! — радостно закивал Шольц и поманил всех за собой.
Новоберлинец зашагал впереди, полы его шинели развевались, как крылья, придавая его фигуре ещё большее сходство с вампиром.
Сихали неожиданно споткнулся и посветил под ноги.
— Да у них тут рельсы! — снова опередил его Белый.
— Трамваи, что ли, ходили? — удивился Купри.
Помаутук пролаял что-то на «хох-дойч», потом повернулся и утвердительно кивнул:
— Ходили, говорит, но уже год стоят в депо — электричества не хватает. У них тут режим строгой экономии.
— Заметно, — кивнул Сихали, заново удивляясь свойству человеческой психики — привыкать к необычному. Вот он, идёт себе, шагает по Новому Берлину, как будто так и надо. Словно и не был этот город сутки-двое назад химерой, граничившей со вздорной выдумкой, интеллектуальным миражом.
За пыльными окнами пивной задвигались тени, и вот на тротуар шагнули ещё двое местных — тощих, бледных, беззубых. Видать, цинга тут обычное дело. Рахит, впрочем, тоже. Бедные подземные жители…
Аборигены то глядели из-под руки на пришельцев из Верхнего Мира, то жадно выслушивали ликовавшего Шольца, переспрашивали, не веря, но вот же ж они, спасители!
Новоберлинцы робко подошли, по привычке вскинули руки в нацистском приветствии, [134] но опомнились, потянулись выразить своё дружелюбие в извечном жесте.
134
В принципе, вскидывать руку в знак привета было принято у древних римлян. Фашисты Муссолини переняли этот жест, а германские нацисты позаимствовали его, так сказать, из вторых рук.
Сихали пожал вялые ладошки этих «детей подземелья» и услышал, как пастор представил обоих:
— Герр Гельмут Циммер, герр Зигфрид Айхельбреннер.
«Герры» искательно улыбнулись, открывая розовые дёсны с чёрными остатками зубов. Двинулись дальше.
Борманштрассе вывела «экспедицию» к короткому переходу, довольно узкому, но очень высокому, похожему на щель. По переходу все, и хозяева, и гости, перешли в соседнюю подземную полость, тоже поражавшую размерами. Тут со свода опускались сразу три гигантских колонны, ужатых посередине, а вверху и внизу расширявшихся.