Черное солнце
Шрифт:
— Не важно, — буркнул Ари, резко подымаясь с места. — Ведите. Время позднее. Ужинать я не буду.
Аду устроили в комнате Каталины, а Ари досталась гостевая. Как только дверь за ним захлопнулась, я услышала отчетливый щелчок ключа в дверной скважине. Ада выглядела еще более подавленной, и промямлив что-то вроде «спокойной ночи» ушла, оставив меня одну в темном холодном коридоре. Снизу тянул запах жареного мяса и овощей, но аппетита не было никакого. Казалось, я уже никогда не смогу почувствовать вкус хоть чего-то, кроме горечи.
И снова усталость, в который раз за этот день, навалилась на меня, так и тянула вниз тяжелыми цепями,
— Камилла, ты спишь? — донесся из-за двери приглушенный голос набелитки.
— Нет, — вздохнула я. — Входи.
Она тихой тенью проскользнула и уселась на пол около кровати, поджав коленки к груди. Ада не решалась начать говорить, но я чувствовала, как комната заполнялась ее тревогой, как горящий дом едким дымом. Лишь ветер за окном то и дело норовил яростно постучать в окно.
— Тоже не спится? — нарушила я завывающую песнь вьюги.
Молчание Ады послужило вполне очевидным ответом. Слова не приходили в мой растерзанный смятением разум, жаждущий только одного — отдыха. Глаза начали чуть слипаться, когда через марево Ада негромка сказала:
— Если честно, мне страшно.
— Ты про дар?
— Нет. Не только, — она скрыла лицо под черным каскадом волос, превратившись в огромное темное пятно. — Я не знаю, чего я боюсь больше — неизвестности впереди или того, что не смогу больше жить, как прежде.
— Как прежде уже ничего не будет, — от этих простых слов сердце сжималось еще сильнее, трещало, готовое разбиться на мелкие осколки, будто от того, что я произнесла вслух эти слова, они обрели незримую власть.
— Я… переживаю из-за Ари, — послышался тихий всхлип. — Я хотела с ним поговорить сейчас, знаю, что он не спит — слышала, как он шагает по комнате, но…
— Ада, — мягко сказала я, но каждое слово давалось с трудом. — Это был его выбор. Все, что мы делали вместе, было лишь ради одной спонтанной идеи, загадки, которая манила неизвестностью, каждого из нас по своим причинам. Но теперь наши дороги уже не сойдутся. Ари как никто знает, как продолжать жить, когда привычный мир разрушается. Пора и нам этому научиться по его примеру.
— Я думала, что мы стали друзьями, — пальцы проскрежетали по деревянному полу. — Я так хочу, чтобы он остался с нами. И все равно, что у него нет дара. Мы бы придумали способ излечить его, уверена, если он как-то подцепил эту магическую болезнь, значит, и лекарство бы мы ему нашли. Без него… все теряет смысл. Все становится таким неполным, неправильным, как будто это… — она запнулась, не понимая, как ей выразить свои слова, а затем чуть ли не взвыла раненым зверем. — Я бы продала всем шейдам свои тело и душу за то, чтобы вместо огня обладать даром магии природы.
— Надо ценить уже то, что у нас вообще есть дар, — сказала я глухо, осознавая, насколько аргумент звучал неубедительно. — Огонь может не только сжигать, но и согревать других… — негромко сказала я.
— О, да, и как ты себе это представляешь? — ядовито выплюнула она. — Огонь не несет только смерть, жестокую, мучительную, беспощадную. Он несет разрушение, забирает
— Ничего, — буркнула я.
— Я просто… Ох, наверное, это прозвучит, как очень плохая шутка, — она судорожно вздохнула. — Я… боюсь огня.
Повисло неловкое молчание, пока я пыталась осознать всю абсурдность ее слов. Ада же поспешно продолжила:
— Речь не про свечи там, или камин. Огонь прекрасен, он завораживает, но я знаю, на что он способен, если не воспринимать его всерьез.
Набелитка поднялась и подошла ближе, встав под мерцающий пробивающийся в комнату свет уличного фонаря. Тонкая полупрозрачная сорочка очерчивала изгибы ее тела, но привлекло мое внимание иное. Ада нарочно оттянула сильнее ворот, обнажая шею. Дыхание перехватило.
Оливковая кожа на левой половине тела от шеи до солнечного сплетения была испещрена мелкими рытвинами сморщенных темных рубцов, напоминающие копошащихся личинок. Шея, грудь, лопатка, ребра, плечо — все это было покрыто гигантским ожогом.
— К-как это случилось?.. — запинаясь от ужаса спросила я.
Она села на край кровати, спешно стягивая ткань воротника, чтобы скрыть свое увечье. Тень страшных воспоминаний болью отразилось на ее лице, губы дрожали, пока она решалась — делиться ли ими со мной.
— Моя мать была из рода Амашито, — негромко начала она. — Когда бывший Великий Дом Арракана поднял восстание, кровь Амашито стала считаться грязной, предательской. После подавления мятежа, Империя начала втаптывать в грязь имя династии, что была гораздо старше самой Империи, а остальные Дома, стараясь угодить имперцам, начали предавать всех оставшихся Амашито забвению и порицанию. И не важно, что многие вообще не были причастны к восстанию. Мама уже многие годы прожила в Миреме, и не должна была отчитываться за преступления ее брата, но… Отец решил сослать нас подальше с глаз вельмож. Она была его фавориткой, хотя не являлась старшей супругой, и он боялся за нас, — она запнулась. Пальцы снова начали крутить перстень с зеленым камнем. — Мы с братьями жили на окраине города, в отдаленном укромном поместье, где нас бы никто не тревожил. Иногда приезжали гости, но в основном, не считая прислуги, там жили только мама, я и два брата: старший Лейс и младший Кейван. Отец старался навещать нас так часто, как мог себе позволить падишах. А потом… Однажды к нам приехали погостить мои единокровные сестры. О, как же я их терпеть не могла. Эти их вечно насмешливые лица. Они дразнили нас с Кейваном. Называли нас узкоглазыми выродками… А ведь ему было всего пять, он даже не понимал, за что его обижают.
Слезы очертили отблесками ее щеки.
— В тот день я решила им отомстить. Раз и навсегда. Когда все легли спать, я разлила масло под их дверью, и оставила свечу прямо у лужи. Но… Я не думала, что этого хватит, чтобы спалить все поместье, не должно было пламя так разрастись… Сестры умерли первыми. Мать заживо сгорела в своей комнате, когда дверь перекрыла горящая опорная балка. Лейс сначала вывел меня, а затем кинулся спасать Кейвана, но так и не вышел из горящего дома. Наутро я нашла их обгоревшие тела, лежащие в обнимку… Перстень — это все, что от него осталось.