Черное знамя

Казаков Дмитрий Львович

— Вот теперь по первой! — сказал Олег, поднимая емкость с «дедовым рецептом».

Самогон оказался обжигающим, но внутрь проник на удивление мягко, и жжение через миг прошло, так что он даже не стал закусывать.

— Хех, ничего себе, — протянул Савва. — Знатно.

— Еще бы! — воскликнул Аркаша, гордый, точно одолевший соперника петух.

— А вот братцы, что вы думаете о нашем нынешнем премьере? — вмешался Роман, и в трезвом и в подвыпившем состоянии любивший рассуждать на серьезные политические темы. — Целый генерал

от кавалерии!

Аркаша усмехнулся:

— Теперь все министры будут генералами, получится у нас целое правительство в погонах!

— Финн, — буркнул Эрик так, словно это все объясняло.

Балашев, занявший место Коковцова весной двадцать шестого, долго на нем не просидел. Затем были Мельгунов, Челноков, князь Волконский, бывший министр внутренних дел, и вот первого мая президент подписал указ о назначении на второе место в государстве Карла Густава Маннергейма.

— Чего же он тогда в свою Финляндию не свалил еще в шестнадцатом? — поинтересовался Лисицын, почему-то не справившийся со своей дозой самогона, выпивший из рюмки лишь половину.

— Хм, это как раз просто, — сказал Олег. — Зачем немцам такая заметная, яркая фигура? Посадили на трон княжества Фридриха-Карла Гессенского, обозвали его князем Вяйне, а кто правит на самом деле? Советник, представляющий кайзера Вильгельма, чтобы ему сдохнуть, а значит и сам кайзер… Для чего им нужен Маннергейм, очень популярный среди своих, патриот, да еще и воевавший против них генерал?

— Посмотрим, какой из него будет премьер, — пробурчал Савва. — Давай, плесни еще.

На этот раз закусили «прибалтийским» салом, что оказалось на редкость нежным, и тут же налили по третьей. Лисицын куда-то исчез, его место занял один из архангельцев, длинный, как пожарная каланча, а второй встал в дверях.

— Ладно Финляндия, но вот «независимая» Украина — это страшно обидно! — Роман горячился, размахивал руками. — Гетман Василий Первый, он же Вильгельм-Франц Габсбург-Лотарингский, правящий на австрийских штыках! Оккупация, вот что это такое, я вам скажу! Всякому ясно, что украинская культура является локальным вариантом общерусской, и ее носители должны находиться в одном государстве со своими братьями по крови и языку, великорусами и белорусами!

Ну да, ну да, вышедшая недавно статья Трубецкого «К украинской проблеме», что вызвала в партии оживленную полемику, а кое-кому напомнила, что основатель ПНР еще жив и вполне дееспособен.

— Эти все рассуждения — фигня, — махнул рукой Аркаша. — Вот как мы им показали, ха! Помните?

В сентябре прошлого года, в тот день, когда «незалежное гетманство» отмечало День Независимости, во многих городах, от Одессы до Луцка, на общественных знаниях оказались подняты черные флаги с белым трезубцем… Власти во главе с гетманом впали в бешенство, местное отделение ПНР запретили, кое-кого из активистов-исполнителей посадили, Огневского и прочих лидеров партии объявили персонами нон грата.

— Еще

бы, такое забудешь, — сказал тот из архангельцев, что стоял. — Давай, наливай! Кончится если, так у нас тоже есть…

Олега в этот момент пронзило острое, как стрела счастье находиться здесь и сейчас, в этом вагоне, среди товарищей, в этом прекрасном времени, быть частью могучего, направленного в будущее победоносного движения, сметающего все на своем пути потока, несущего обновление и свободу…

Он даже задохнулся на миг, потерял нить разговора.

А когда вернулся к нему, говорил уже Савва:

— Тридцать миллионов старообрядцев, десять миллионов сектантов — все это огромная сила, да и простые якобы православные недалеко от них ушли… И все ждут, надеются, верят в то, что царство божие можно построить на земле, готовы ради него пойти на что угодно. Если мы сумеем сыграть на этой вере, обратить ее в нашу пользу, сказать «Да, это мы, те, кто строит», тогда мы победим! И посему у нас один, главный конкурент, это эсдеки, обещающие блаженство будущего, всеобщее счастье, называемое коммунизмом.

— Ну, народ-то марксизма не поймет… — сказал Роман, ожесточенно чешущий в затылке. — «Капитал» там всякий, материализм…

— А теорию гарантийного государства Алексеева он что, усвоит? — Савва наклонил голову. — Нет, ему все эти умствования ни к чему, до них есть дело единицам, победу же одержит тот, за кем пойдут массы… А они двинутся за тем, кто пообещает вольницу, сильную власть и спасение для всего народа и даже мира.

Олег хмыкнул:

— Как-то это все плохо между собой сочетается.

— Ну, пообещать — не значит выполнить, — заметил Аркаша. — Ну что, еще накатим?

Предложение вызвало шумное одобрение.

— Нет, нельзя этих гадов к власти допускать, эсдеков, они же настаивают на интернационализме, на космополитизме, а это, блин… — длинный архангелец быстро окосел. — Худшая форма романо-германского шовинизма… Ведь социализм возможен только при всеобщей европеизации, при нивелировке всех национальностей земного шара и их подчинении единообразной культуре…

«„Наследие Чингисхана“ Трубецкого» — подумал Олег.

В основополагающей работе евразийства еще много цитат такого рода: про то, что социализм может быть только всемирной вооруженной диктатурой, что его установление вовсе не означает ликвидации колоний, хотя само это слово наверняка исчезнет, будет заменено более благозвучным, что классы и сословия, конечно, перестанут существовать на бумаге, но реально никуда не денутся…

Тем не менее, архангельца слушали, и внимательно, разве что Эрик жевал шпротину.

Поезд мчался через долгие северные сумерки, вагон покачивало, в приоткрытое окно изредка влетали клубы дыма, мелькали вдали деревни, поля, перелески, крохотные речушки — та самая страна, которую им предстояло спасти, вызволить из бездны хаоса, наставить на путь истинный.