Черные ангелы

Белозёров Михаил Юрьевич

Лука сделал глубокомысленое лицо, а я удивился — эта странная карта или планшетник вселенной, свойств которого мы не знали.

— А потом? — спросил Лука о курсантах.

— Потом — 'все ушли на фронт', - усмехнулся Мирон, несмотря на то, что у него болела голова.

Его больше занимало собственное ухо, чем разговоры с Лукой, и небо, где летали черные ангелы. Он явно спешил спрятаться. Но Лука был неутомим в своем стремлении к расспросам, сквозь которое проглядывало нервное напряжение.

— А ты? — он быстро оглядывался,

вздрагивая, как заяц при малейшем шуме.

Наверное, он хотел услышать что-нибудь подленькое, низкое, например, что Мирону заплатили или что он метил в кресло главного редактора. Меня тоже это занимало, но я понимал, что Мирон полез сюда прежде всего из-за журналистского любопытства.

— Быстрее! — торопил Мирон.

Но Лука вдруг уперся, как осел:

— Расскажи, а ты почему здесь, а не на Земле?

Мирон с усмешкой повернулся к нему:

— Лука, я тебя не узнаю, в кои веки ты интересуешься моими проблемами. А?

— Нет, ты расскажи, почему ты здесь, а не…

— Ладно, ладно расскажу. Просто у меня была другая программа, рассчитанная на год. По идее, я должен принадлежать к элите. Но чего-то не получилось. Думаю, потому что я сразу получил слишком жесткое облучение, предназначенное для хлыстов. Потом меня облучали по другим программам, но я не стал прежним. В результате, я могу есть один раз в неделю и мне не хватает энергии. Три раза я пытался предупредить земные власти. Писал письма в правительство… Один раз меня едва не убили какие-то люди в черном…

— 'Кальпа'… - заметил я.

Мирон посмотрел на черное, как бархат, небо. Вот чего, единственного, он боялся.

— Потом мне вживили чип, чтобы я не рыпался… — быстро сказал он, поглядывая вверх.

— Стандартный прием, — незаметно для себя я стал говорить, как вещающий Леха.

По словам Мирона выходило, что у хлыстов менялась и мораль. Почему же этого не произошло и с ним? Словно угадав мои мысли, он добавил:

— Я у них здесь вроде шута…

— Ты обманул их?

— Насколько мог. Главное, если ты не хочешь, то тебя переделать невозможно.

— Не бросайте меня… — простонал Лука.

Оказывается, мы увлеклись — он плелся посередине моста, боясь посмотреть направо или налево. Сквозь переплетения труб и балок блестели миллиарды звезд. Не было только Луны и Земли. И все странности воспринимались через призму сюрреалистических правил, словно они были естественным продолжением нашей жизни.

— Пришли, — объявил Мирон, не очень-то обращая внимая на Луку и распахивая дверь в полосатую желто-черную будку по размерам не больше, чем будка железнодорожного обходчика, где хранят инструмент. — Я здесь еще не все ходы знаю.

Вглубь убегала то ли пещера, то ли какой-то технологический ход, то ли просто большая нора. На пороге сидела Люся.

— Привет! — обрадовался я, как родственнице.

Лука решился — последние десять метров он пробежал и обнял ближайшую колонну. Честно говоря,

я бы с ним здесь и расстался, но мешала старая редакционная привычка помогать своим. Как бы я себя потом чувствовал? Мирон еще раз посмотрел на небо и с явным облегчением закрыл за нами дверь. Я подумал, что он боится черных ангелов, но он боялся еще чего-то.

— Я им песни пою, а они мне пальцы рубят… — произнесла Люся и вопросительно посмотрела на Мирона, не узнавая меня.

Должно быть, это был каламбур, потому что пальцы у нее были на месте, правда, в грязи и порезах. Да и вся она была какая-то взвинченная, сама не своя.

— Хлеба принес?

Голос ее мне не понравился — нервный, изломанный — он словно принадлежал больному человеку. Мирон расстроился. Лицо его стало несчастным, как у святого. Он развел руками, полагая, что так легче обмануть. Мы с Лукой тактично промолчали. Она поправила волосы, шмыгнула носом и облизнула потрескавшиеся губы.

Лука вылез вперед.

— Привет!

— А… это вы, господин, Федотов…

— Зато у нас табачок есть!

Я покривился от его прыти и отдал ей сигареты и зажигалку, которые нашел в низкогеотермальной станции, не сказав, правда, что они принадлежали убитому человеку. Но мне кажется, Люся и бычку была бы рада. Увидев ухо Мирона, она заохала и сняла с блузку. На ней не было нижнего белья. Прежде чем отвернуться, я успел заметить, что грудь у нее литая и коническая. Зато Лука не упустил такого момента. У него даже потекли слюни, а челюсть отвисла, как у полного идиота. Люся, никого не стесняясь, оторвала рукава и, разорвав их на полоски, перевязала Мирона. Теперь он выглядел, как настоящий раненый. Потом она оделась и закурила — очень по-мужски, экономя каждое движение. Глубоко затянулась, выдохнула и расслабилась. На ее губах заиграла странная улыбка.

— Я есть хочу. А эти черти одно сено жрут…

Из тех мест, где были рукава, торчали нитки. Мирон сочувственно улыбнулся. Я не понял, о ком или о чем идет речь. Наверное, Мирону виднее. Но он не счет нужным объяснить. А значит, это несущественно. Лука с облегчением присел на камень — недаром у него был маленький кабинет, в котором он чувствовал себя уютно. Люся послюнявила палец и, не стесняясь, протекла уголки глаз.

— Мы не знали… — ответил я, почувствовав вдруг, что тоже хочу есть.

У меня самого дома холодильник был забит под завязку всевозможными деликатесами, среди которых было первосортное вино, не говоря уже о упаковке 'Невского'.

— Я два дня не умывалась, — пожаловалась она. — И сигареты кончились…

— Ты здесь давно? — спросил я, испытывая к ней симпатию на подсознательном уровне. Это странное чувство в себе я отметил еще тогда в гостинице, где погибла блондинка, которую, оказывается, звали Таня Казарова.

— В этом бардаке вторые сутки, — ответила она, стряхивая пепел в ладонь. — Тебя тоже поймали?