Черные дыры российской империи
Шрифт:
Итак, что мы имеем в итоге? Назвавшийся царевичем Дмитрием загадочный молодой человек сначала служит у Адама Вишневецкого, потом переезжает к его брату Константину, тот знакомит его с собственным тестем — Юрием Мнишеком, в результате чего юноша без памяти влюбляется в одну из его дочерей, Марину. Это то немногое, что мы знаем наверняка. Все остальное — от лукавого: домыслы, версии и реконструкции, более или менее убедительные. При каких обстоятельствах Дмитрий открылся Вишневецким, в точности неизвестно. По одной версии, это произошло в бреду, во время его болезни, а по другой — Дмитрий прямо сказал Вишневецким, кто он такой на самом деле. Но все это не суть важно. Самое удивительное, что Вишневецкие — богатейшее семейство Речи Посполитой, люди, мытые-перемытые в семи водах, — сразу же ему поверили. Причем их даже трудно заподозрить в каких-либо корыстных соображениях. В деньгах они, ясное дело, не нуждались. Между прочим, Самозванец, раздававший направо и налево с легкостью необыкновенной соблазнительные обещания, Вишневецким не посулил ничего.
А вот у Юрия Мнишека корыстный интерес, вне всякого сомнения, был. Юрий слыл крайне нечистоплотным и неразборчивым в средствах человеком и присосался к Самозванцу как клещ, не веря ему, конечно же, ни на грош. Дмитрий обещал жениться на его дочери Марине, отдать ей во владение Новгород и Псков и выплатить немалые долги самого Мнишека. В марте 1604 года названного Дмитрия привезли в Краков и представили польскому королю Сигизмунду. Рассказывают, что Самозванец пообещал королю посодействовать в приобретении шведской короны и возвратить польской короне Смоленск и Северскую землю. Н. И. Костомаров пишет, что Сигизмунд объявил, что верит ему, и даже вроде бы выделил Дмитрию 40 тысяч злотых. Вот последнее крайне сомнительно: положение короля было стабильным, и портить отношения с Москвой из-за шляхетских амбиций ему было решительно незачем. Очень многие польские аристократы не верили Дмитрию и не одобряли действий короля, так что он вряд ли осмелился бы на открытую поддержку Самозванца. В частности, гетман Ян Замойский, человек весьма влиятельный, говорил, что «кости в игре падают иногда и счастливо, но обыкновенно не советуют ставить на кон дорогие и важные предметы. Дело это такого свойства, что может нанести и вред нашему государству». При этом надо заметить, что польская родовитая шляхта — это не боярские холопы государевы на Москве, и король к их мнению не мог не прислушиваться.
Так что практически не подлежит сомнению, что Сигизмунд не оказал никакой помощи ополчению Лжедмитрия. Но и без короля у последнего хватало спонсоров из числа польских магнатов. Между прочим, католической эту «армию вторжения» можно назвать с большой натяжкой. Константин и Адам Вишневецкие исповедовали православие, а поляков в войске Дмитрия было меньше всего. Среди его сторонников решительно преобладали выходцы из Западной Руси, литвины и казаки — донские, запорожские, волжские и яицкие. Ну а наобещать он действительно успел выше крыши — и Мнишеку, и королю, и даже кое-что иезуитам. Правда, забегая вперед, скажем, что из всех своих многочисленных обещаний Дмитрий выполнил только одно — женился на Марине. Но нам давно уже пора вернуться на Русь…
Итак, Самозванец пересек границу Московского государства с ничтожным ополчением в 4 тысячи человек, но это не помешало его триумфальному шествию. Ворота русских городов гостеприимно перед ним распахивались, ликующие жители воздавали ему царские почести, а правительственные войска дружно переходили на сторону Лжедмитрия. Через короткое время в его войске насчитывается уже около 15 тысяч человек, а сохранившие верность Борису уезды съеживаются, как шагреневая кожа. В течение двух недель Самозванца безоговорочно признали Путивль, Рыльск, Севск, Курск, Кромы и ряд других городов. В обширной Комарицкой волости вспыхивает восстание в поддержку Дмитрия, подавленное войсками Годунова с исключительной жестокостью. Н. И. Костомаров пишет: «…за преданность Дмитрию мужчин, женщин, детей сажали на кол, вешали по деревьям за ноги, расстреливали для забавы из луков и пищалей, младенцев жарили на сковородах». Но зверства годуновцев были уже не в состоянии переломить ситуацию. Вскоре Лжедмитрию присягнули на верность Рязань, Тула, Алексин, Кашира, а остатки царских войск, стоявшие под Кромами, приняли сторону Самозванца. Путь на Москву открыт.
В апреле 1605 года от апоплексического удара неожиданно умирает царь Борис. Его шестнадцатилетнему сыну, полному, румяному, черноглазому юноше, народ присягнул вроде бы без ропота, но повсюду на Москве шептались: «Недолго царствовать Борисовым детям! Вот Димитрий Иванович приедет в Москву…» И действительно — Федор Борисович не процарствовал и двух месяцев. После того как в Москву пришло известие о переходе правительственных войск на сторону Самозванца, над городом повисла гнетущая тишина. Затворившиеся в кремлевских палатах Годуновы приказывали по наветам доносчиков хватать и мучить распространителей Дмитриевых грамот. Взрыв не заставил себя долго ждать. Московские бояре подняли восстание и жестоко расправились с семьей Годунова: вдову Бориса и царя Федора удавили, а сестру, Ксению, заточили в монастырь. Тело Бориса выбросили из царской усыпальницы и вместе с телами вдовы и сына закопали во дворе беднейшего Варсонофьевского монастыря.
В Серпухове Самозванца ожидал богатый шатер, специально привезенный из Москвы, в котором Дмитрий дал первый пир и щедро угощал встречавших его бояр, окольничих и думных дьяков. Дальше он продолжал путь уже в богатой карете и в сопровождении знатных особ. 20-го июня 1605 года молодой царь торжественно въехал в Москву. Ликующие толпы радостно приветствовали нового государя и с интересом его разглядывали. Н. И. Костомаров пишет: «Он был статно сложен, но лицо его не было красиво, нос широкий, рыжеватые волосы; зато у него был прекрасный лоб и умные выразительные глаза. Он ехал верхом, в золотом платье, с богатым ожерельем, на превосходном
А теперь давайте повнимательнее присмотримся к деятельности Лжедмитрия I после его триумфального въезда в Москву в июне 1605 года. Первым делом он выплатил долги Ивана Грозного, как и подобало почтительному сыну. Когда горячо возлюбивший Самозванца Басманов доложил новому царю о безобразных интригах князя Василия Шуйского (князь откровенно мутил народ, утверждая, что царь вовсе не Дмитрий, а Гришка Отрепьев, продавшийся королю Сигизмунду и польским панам, и намеревается разорить церкви и извести веру православную), Лжедмитрий решительно отказался судить смутьянов. Дело передали суду, составленному из лиц всех сословий, который приговорил Василия Шуйского к смертной казни, а его братьев к ссылке. Самозванец рассудил иначе. В последний момент к Лобному месту на Красной площади прискакал вестовой из Кремля и остановил казнь. Шуйского помиловали и заменили смертный приговор ссылкой в Вятку. Народ, не привыкший к такому великодушию, отчаянно рукоплескал государю. Надо сказать, что Дмитрий вообще не преследовал тех, кто сомневался в его подлинности. Астраханский владыка Феодосий не уставал проклинать царя, величая его Гришкой Отрепьевым и призывая на его нечестивую голову все кары — небесные и земные. В конце концов Дмитрий призвал к себе распоясавшегося владыку. «За что ты, — спросил его царь, — прирожденного своего царя называешь Гришкою Отрепьевым?» Феодосий отвечал: «Нам ведомо только, что ты теперь царствуешь, а Бог тебя знает, кто ты такой и как тебя зовут». Дмитрий пожал плечами и отпустил дерзкого попа на все четыре стороны, не сделав ему ничего дурного.
В конце июля Дмитрий венчался царским венцом от нового патриарха Игнатия. Не будет преувеличением сказать, что царствование нового государя началось с небывалых на Руси милостей. Едва ли не всех опальных прежнего царствования вернули из ссылки. Уцелевшие Романовы удостоились неслыханных почестей: Ивана сделали боярином, а Филарету (отцу будущего царя Михаила) был пожалован сан ростовского митрополита. Дмитрий простил не только всех Годуновых, угодивших в немилость в самом начале царствования, но даже возвратил из ссылки Шуйских, вернув им прежние почести. Современник свидетельствует, что когда иной карьерист, желающий выслужиться, заговаривал дурно о Годунове, Дмитрий неизменно отвечал: «Вы ему кланялись, когда он был жив, а теперь, когда он мертвый, хулите его. Другой бы кто говорил о нем, а не вы, когда сами выбрали его». Поразительное благородство и вместе с тем удивительная безмятежность. На Руси так нельзя: на Руси нужно сечь головы, не разбирая правых и виноватых, и только тогда тебя признают своим, имеющим право судить да рядить по своему и Божескому усмотрению. Только тогда любой встречный-поперечный мужик будет бухаться перед тобой на колени, швыряя свой засаленный картуз в непролазную московскую грязь. Во всяком случае совершенно очевидно по крайней мере одно: царь Дмитрий Иванович не притворялся и не играл роль. Кем бы он ни был в действительности, в глубине души он ни на миг не сомневался в своем высоком предназначении, ибо с такой великолепной небрежностью может вести себя только человек, твердо знающий о своих неотчуждаемых правах на престол.
Царь Лжедмитрий I был на Московском троне совершенно необычным явлением. Впервые в истории России была сделана попытка привить к московскому дичку пышную розу европейской культуры. Косные порядки вековой неподвижной старины отступили в тень. Обладающий живым и гибким умом, молодой государь был прост в обращении, не спал после обеда (старая добрая московская традиция) и запросто ходил пешком по городу, толкуя с мастерами и прохожими на улицах. Он великолепно ездил верхом, самостоятельно вскакивая в седло, что тоже выглядело несколько необычно: царствующих особ на Руси было принято подсаживать под руки, а то и скамеечку подставлять — степенному человеку суета не к лицу. За обедом у Дмитрия играла музыка, чего тоже не водилось при прежних царях, да и сам он прекрасно танцевал. Народ развлекали скоморохи с волынками, не преследовались ни карты, ни шахматы, ни пляска, ни песни.
Разумеется, дело не ограничивалось исключительно внешним блеском. Дмитрий реформировал Боярскую Думу и назвал ее сенатом, причем ежедневно там присутствовал, разбирая иногда самые мелочные и пустячные дела, удивляя думных людей быстротой соображения. Была объявлена свобода торговли, промыслов и ремесел, сняты любые ограничения на свободу передвижения — каждый мог свободно выехать из России или въехать в нее. Н. И. Костомаров свидетельствует: «Свобода торговли и обращения в какие-нибудь полгода произвела то, что в Москве все подешевело и небогатым людям стали доступны такие предметы житейских удобств, какими прежде пользовались только богатые люди и бояре». Дмитрий убеждал бояр в необходимости народного образования, а им самим рекомендовал путешествовать по Европе и посылать детей учиться за границу. Отличался редкой веротерпимостью и не делал особой разницы между католиками, лютеранами и православными. Когда же ему говорили о семи Соборах и неизменяемости их постановлений (имеются в виду первые семь Вселенских Соборов. — Л. Ш.), вполне резонно возражал: «Если было семь Соборов, то отчего же не может быть и восьмого, и десятого, и более? Я хочу, чтобы в моем государстве все отправляли богослужение по своему обряду».