Черные кувшинки
Шрифт:
— Чепуха! Ты говоришь чепуху! И вообще у меня всего один настоящий друг. Его зовут Поль. Ты его еще не знаешь. Я его как-нибудь сюда приведу. Он согласен. Мы с ним вместе совершим кругосветное путешествие. Он сказал, что повезет меня по всему миру, чтобы я могла писать. В Японию, в Австралию, в Африку…
— Не уверен, что в мире найдется человек, способный на такой подвиг.
«Джеймс, иногда ты меня просто бесишь».
— Уже нашелся! Это Поль.
Он отвернулся и начал собирать в ящик тюбики с красками. Фанетта скорчила ему рожицу.
«Джеймс ничего не понимает. Если честно, я сама
— Джеймс, ты что, заснул?
— Нет-нет. Все нормально.
«Какой он временами странный».
— Знаешь, Джеймс, я хочу написать на конкурс что-нибудь другое, не ведьмину мельницу. Эта твоя идея насчет повторения картины с папашей Троньоном… Что-то она мне разонравилась.
— Ты так думаешь? А Теодор Робинсон…
— Я знаю, что напишу! — перебила его Фанетта. — Я напишу «Кувшинки»! Но не старческие, как у Моне! Я напишу молодые «Кувшинки»!
Джеймс смотрел на нее испуганно, словно она произнесла страшное святотатство.
«Как он покраснел! Того и гляди, сейчас лопнет. Вылитый папаша Троньон!»
Фанетта рассмеялась.
— Моне… — забормотал Джеймс. — «Старческие „Кувшинки“»!
Он закашлялся в бороду, а затем заговорил медленно и размеренно:
— Попробую объяснить тебе, Фанетта. Видишь ли, Моне очень много путешествовал. Он объездил всю Европу. Видел картины всех великих мастеров. Они ведь все разные. Разные люди видят мир по-разному. Моне хорошо это понимал. Особенно внимательно он изучал японскую живопись. Позже у него отпала необходимость путешествовать. Ему хватало пруда с кувшинками — и хватило на тридцать лет. Всего одного пруда! Хотя пруд оказался достаточно большим, чтобы произвести революцию в мировой живописи. Да и не только в живописи! Моне изменил взгляд людей на природу. Людей во всем мире! Понимаешь ты это? Отсюда, из Живерни! В ста метрах от того места, где мы сейчас стоим! А ты говоришь, что у Моне был старческий взгляд…
«Бла-бла-бла…»
— А я все равно сделаю наоборот! — твердо сказала Фанетта. — Я же не виновата, что здесь родилась. Поэтому я начну с «Кувшинок», а закончу всем миром. Вот увидишь, у меня будут такие «Кувшинки», каких не видел никто и никогда. Даже Моне не осмелился бы такие написать! Мои будут цвета радуги!
Джеймс вдруг наклонился и обнял Фанетту.
«Ну вот, опять чудит! И вид у него какой-то испуганный. Чего он боится?»
— Наверное, ты права, Фанетта. В конце концов это ты художник. Тебе виднее.
«Зачем он меня так сильно сжал? Я сейчас задохнусь!»
— Никого не слушай! — продолжал Джеймс. — Даже меня! Ты выиграешь этот конкурс, Фанетта. Ты просто обязана его выиграть. Ладно, давай собирайся. Уже поздно, тебя мать ждет. Картину не забудь!
Фанетта пошла через пшеничное поле. Джеймс крикнул ей в спину:
— Если ты убьешь в себе этот дар, то совершишь страшное преступление!
«Какие он иногда глупости говорит, этот Джеймс».
Джеймс смотрел на удаляющийся силуэт девочки. Затем склонился над ящиком с красками. Дождался, когда Фанетта перейдет через мост, и открыл ящик. Руки у него дрожали. Пока Фанетта была рядом, он сдерживался, но теперь притворяться стало не перед кем. По лбу у него катились
На внутренней крышке ящика было написано:
«ОНА МОЯ
ЗДЕСЬ, СЕЙЧАС И НАВСЕГДА».
Под этими словами был нарисован крест — просто две пересекающиеся черточки. Джеймс понял, что это угроза. Смертельная угроза. Его колотило. Из-за недавнего убийства по всей деревне рыщут сыщики, но спокойнее от этого не становится. Опасность как будто пропитала всю атмосферу.
Он еще раз перечитал надпись. Кто мог ее оставить?
Буквы выглядели кривоватыми — писали явно наспех. Должно быть, злоумышленник воспользовался тем, что он задремал, и накарябал свое предупреждение. Сделать это ему было проще простого. Он часто засыпал прямо на земле, возле мольберта, и спал, пока не прибегала Фанетта и не будила его. Но что означают эти слова? А главное, кто их написал? И должен ли он всерьез воспринимать угрозу?
Джеймс смотрел на шеренгу тополей, окаймляющих поле. Буквы словно впечатались ему в мозг. «Она моя. Здесь, сейчас и навсегда». Джеймс опасался, что отныне не сможет взять в руку кисть — пальцы будут трястись, стоит ему открыть ящик.
«Она моя. Здесь, сейчас и навсегда». Эти слова безостановочно крутились у него в голове.
Кому адресована угроза?
Он огляделся, словно ждал, что посреди пшеничных колосьев откуда ни возьмись появится чудовище.
Кому грозит опасность?
Фанетте или ему?
28
Наконец-то я толкнула ворота мельницы. Коленки сейчас взорвутся. И правая рука — из-за того, что пришлось всю дорогу опираться на эту чертову палку. Навстречу мне бросился Нептун. В кои-то веки ждал меня дома.
Хорошая собака.
Я достала ключи.
В голове мелькнула короткая мысль о Патрисии Морваль. Как она восприняла мои откровения по поводу убийцы ее мужа? Сумеет ли устоять и не обратиться в полицию? Хотя что толку… Поздно. Слишком поздно. Никого уже не спасешь. Ловушка захлопнулась. И ни один сыщик не в силах ничего изменить.
А я, что я сделала бы на ее месте?
Я подняла глаза. Вдали бежала через железный мост Фанетта. Ее американец остался один посреди пшеничного поля. Наверное, опять плел ей небылицы про ведьмину мельницу, на которой нынче поселилась парочка людоедов: Моне они терпеть не могут и мечтают спилить тополя, убрать стога сена, осушить пруд с кувшинками, а на месте луга построить завод по производству крахмала. Обычная ерунда. Вот ведь кретин. В его возрасте запугивать детей всякими сказками…
Он торчит здесь каждый день, этот американец. Зовут его Джеймс, а как его фамилия, не знает никто. Каждый божий день приходит на одно и то же место, прямо напротив мельницы, и остается до вечера. Как будто тоже стал частью пейзажа. Как будто некое божество, наделенное даром художника, нарисовало его на фоне поля. Как нарисовало всех нас. А потом его охватило желание замазать нарисованное. Один взмах кисти — оп-ля! — больше ничего и никого!
Этот самый Джеймс проводит Фанетту взглядом, а потом, как каждый вечер, заснет в ближайшем стогу.