Черные ножи 3
Шрифт:
Убивать я его не собирался, этого не требовалось. Все что я хотел — найти доказательства его причастности к краже.
С трудом перевернув тело на живот, я стянул с него ремень и связал руки за спиной. Косматый уже начал приходить в себя, так что успел я вовремя.
Быстро обшарив его карманы, я нашел лишь несколько купюр невысокого номинала.
Неужели, ошибка? Вор не мог не воспользоваться последним шансом и не прихватить хоть что-то еще из хранилища. Но у косматого ничего компрометирующего при себе не оказалось.
Значит, эта драка между ним и вторым красноармейцем не имеет ни малейшего касательства
Метрах в ста впереди на улицу вышла целая группа солдат — человек пятнадцать-двадцать. Это был не патруль, они явно двигались по своим делам, но увидев нас, сержант, шедший впереди, мгновенно оценил обстановку и во всю глотку заорал:
— Стоять! Будем стрелять на поражение!
Ну уж нет, спасибо. Пожалуй, самое время удалиться по-английски, не прощаясь.
Я вскочил на ноги и бросился бежать в обратном направлении. Тут же вслед нестройно бахнули выстрелы, сержант сдержал свое обещание.
Одна из пуль выбила кусок брусчатки прямо у меня под ногами, другая сбила с меня шапку, остальные, по счастью, пролетели мимо.
Метко стреляют, гады!
Оглянувшись через плечо, я увидел, что человек десять бросились за мной в погоню, остальные остановились у двух валявшихся тел.
Выбежав обратно на Большую Морскую, я лихорадочно думал, где можно укрыться и переждать. Путь обратно в «Асторию» был закрыт, да и не успел бы я там спрятаться. Где-то впереди раздался громкий милицейский свисток.
Слева вновь показалось здание института Вавилова, из дверей которого как раз выходил молодой человек в тоненьком пальтишке. Двигался он медленно, подволакивая ногу, а увидев меня, несущегося на всех парах, растерянно замер на месте.
Милицейский свисток вновь требовательно засвистел, солдаты, преследовавшие меня, уже вывернули на Большую Морскую, но все еще изрядно отставали. Но им в подмогу со стороны площади уже бежали несколько человек с винтовками.
Хромоногий завертел головой по сторонам, удивленный непривычной суматохой вокруг, а потом, видно, перепугавшись, неожиданно резво рванул с места — и куда только его хромота делась?
Вот только как раз в этот момент я пробегал мимо и, не успев среагировать, со всей дури врезался в мнимого больного, снеся его с ног. Но и сам не удержал равновесия и достаточно неудачно рухнул на него сверху, сильно ударившись.
Моя случайная жертва жалобно застонала, я сполз с его тела. Пальто, в которое был одет молодой человек, порвалось, и на брусчатку посыпались многочисленные маленькие бумажные свертки. Один отлетел прямо ко мне, я протянул руку и приоткрыл его.
Семена. Крупные, в пленчатой темной кожуре.
— Я не хотел, — пробормотал молодой человек, — простите меня…
Теперь, приглядевшись, я узнал его по описанию Наума Натановича. Передо мной был один из его коллег — Александр, «инвалид детства». Именно с ним Абрамов обычно и проводил ревизию. Что же, теперь все понятно, обвести вокруг пальца старика для того, кто сумел обмануть призывную комиссию и много лет прикидываться инвалидом — раз плюнуть.
Я все-таки умудрился отыскать вора, пусть и весьма случайным образом.
Тяжелый топот сапог раздавался
Можно было попытаться прорваться с боем, но я не хотел калечить наших солдат, да и все равно вряд ли сумел бы уйти — слишком много народу ко мне приближались. Я оказался в ловушке.
Что делать? Прыгнуть в Мойку? Все равно не уйти, достанут.
Поэтому все, что я сделал, это встал на ноги, поднял руки вверх и громко выкрикнул:
— Не стреляйте! Свои!
Первый же подбежавший красноармеец, не раздумывая, ткнул меня прикладом винтовки в лицо.
В глазах мгновенно помутилось, кровь хлынула на чистый, белый снег, но сознание я не потерял, лишь пошатнулся и выставил вперед руки, защищаясь от нового удара.
Но второй удар от подбежавшего с другой стороны солдата пришелся мне в затылок. И этого мне уже хватило.
Тьма.
Глава 19
Интерлюдия 2
Генрих фон Метерлинк страдал невыносимой головной болью. Казалось, череп в следующую секунду разорвется на куски. Ломило затылок, неистово стучало в висках. И главное, к этому нельзя было привыкнуть. Все началось с того страшного ранения, в котором Генрих лишился левого глаза, и не бывало дня, чтобы боль не давала о себе знать. И хотя врачи, периодически осматривавшие капитана, говорили, что боль со временем исчезнет, Метерлинк уже понял, что они ошибаются. Несмотря на то, что все прочие раны заживали на нем, как на собаке, головная боль, казалось, с каждым разом становилась все сильнее. Последствия удара ножом. Чертов танкист! Его работа…
В остальном же, капитану особо не в чем было жаловаться на жизнь. Его не пытали, чего он в душе постоянно боялся, кормили сносно и даже лечили. Конечно, медицина у русских была не особо развита, куда ей до чудес немецкой фармацевтики следующего столетия, но лучше это, чем ничего. В ответ же от Метерлинка требовали исключительно информация. Много информации, причем, самого разного толка. Русских интересовало все: от чертежей танков и самолетов, которые он мог воспроизвести, до модных фасонов одежды и результатов спортивных матчей. При этом Генрих до сих пор не мог понять, верят ли ему в целом или держат в качестве забавной зверушки с богатой фантазией.
Допросы, разумеется, проводил вовсе не тот майор, с которым Генрих общался после того, как очнулся. Он беседовал с неприметным человеком в гражданской одежде, каждый день вызывавшим его в комнату для допросов. Но Метерлинк не без оснований подозревал, что следователь все же имеет звание, причем достаточно высокое — слишком уж профессионально он держался.
Сразу после того, как Генрих сумел заинтересовать своими первыми сведениями майора, его поместили под особую охрану, а потом увезли с передовой куда-то глубоко в тыл. Куда именно, он не знал, но предполагал, что находится в той самой холодной и ужасной Москве, о которой столько слышал. Сначала его везли в машине, потом на поезде, а под конец был даже короткий перелет. Вот только осмотреться и сориентироваться на местности Генриху ни разу не дали возможности. Каждый раз Метерлинку завязывали глаза, а все комнаты, куда его помещали на ночлег, не имели даже малюсеньких окон.