Черные ножи 3
Шрифт:
— Впрочем, — продолжил Абрамов, — институт находится не на Исаакиевской, а на Мариинской площади, это совсем рядом, сразу за Синим мостом. Там еще неподалеку казармы, если идти в сторону моста лейтенанта Шмидта.
Сразу вспомнился незабвенный Остап и прочие многочисленные «дети лейтенанта Шмидта». Если я правильно понял, в моем времени — это Благовещенский мост через Большую Неву. Весь тот район — неудобное место для наблюдения, укрыться негде — особенно на площади, все открыто, вокруг патрули. Но и в институт мне не попасть без спецпропуска. Как же мне помочь старому ученому? Не лучше ли бросить
Наум Натанович словно прочитал мои мысли.
— Может, ну его, а, Дмитрий? Не нужно этого всего… я сдамся при следующей комиссии, возьму вину на себя. К тому же сегодня я узнал, что порядки ужесточили, теперь при каждой проверке коллекции будут присутствовать уже по три-четыре человека. Сам Рудольф Янович Кордон станет лично вскрывать пломбы, а двери будут открываться и закрываться исключительно в его присутствии. И даже поставят пост непосредственно у хранилища…
А вот это было интересно!
— Хм… говорите, скоро коллекцию начнут охранять еще сильнее? Вы понимаете, что это означает?
— Что? — чуть растерялся от моего напора Абрамов.
— Это означает, что у злоумышленника осталось всего два дня, чтобы попытаться вынести еще хоть что-то наружу. Если вы правы, и посты будут находиться непосредственно у хранилища, то внутрь злодею уже никак не попасть. Два дня и две ночи, а потом финита, доступ окажется перекрыт целиком и полностью.
Наум Натанович заволновался. Он потер ладошки и начал ходить по комнате. Все мысли ученого были сосредоточены вокруг того, что я сказал.
— Получается, это наш последний шанс?
— И мы постараемся его использовать с толком! А теперь я буду задавать вам вопросы, а вы постарайтесь отвечать настолько точно, насколько можете. Итак, начнем издалека: вы рассказывали, что бывшего главу института, Николая Вавилова арестовали накануне войны по доносу. Что вы помните об этой истории?..
Наш разговор, более похожий на допрос, длился долго. Я и сам не знал, какие сведения могли оказаться ключевыми, поэтому спрашивал обо всем подряд. Абрамов честно отвечал, хотя ответы на многие вопросы оказались под грифом «секретно». В таких случаях старик просто качал головой, и я понимал, что на эту тему он говорить отказывается. Но и того, о чем он мог рассказать, было вполне достаточно для предварительного анализа всего происходящего за дверьми института. Далеко не все было гладко в этом королевстве…
— А вы знаете, что на упомянутой вами Воровского мы выращиваем капусту? А на площади Декабристов — картошку! Вы бы видели это зрелище — вся площадь в огромных кочанах. А в Летнем саду — морковь, свекла, картофель, укроп… Мы всем помогали семенами и прочим необходимым!.. Вы не представляете себе, Дмитрий, что это за люди! — горячился Наум Натанович, в очередной раз описывая ужасы блокады. — Вадим Лехнович как-то сказал мне: «Наум, ходить трудно. Вставать, двигать руками и ногами — трудно. А не съесть коллекцию — не трудно! Потому что съесть ее невозможно, это ведь дело всей жизни, и жизни товарищей!» А ведь его жена, Ольга, похудела так, что за стенки держится. Они за картофель отвечают, и ведь ни клубня не взяли!..
— Вы не волнуйтесь так, я ведь никого не обвиняю. Мы с вами просто пытаемся понять…
— Лидия Михайловна
— Кого вы перечисляете, Наум Натанович? — остановил я этот бесконечный поток имен.
Старик устало сел на табурет, посмотрел на меня слезящимися глазами и негромко произнес:
— Все они умерли от голода, но не позволили себе воспользоваться положением. Они и другие, более тридцати человек — только в первую зиму. Сейчас нас мало осталось… зато коллекция уцелела, но цена этому — человеческие жизни…
Я молчал, не зная, что сказать в ответ. Это был подвиг, о котором почти никто никогда и не вспомнит. Эти люди не бросались с гранатами под танки и не закрывали своими телами ДЗОТы, они умирали тихо и незаметно, в своих кабинетах, на рабочих местах. Но, во многом благодаря им, город выстоял, а коллекция, аналогов которой не было во всем мире, была спасена.
— И все же, — настойчиво вернулся я к интересующим меня вопросам, — продолжим нашу беседу…
Мы перешли к описанию внешности всех действующих сотрудников института и тех охранников, кого Абрамов визуально помнил. То и дело я перескакивал от настоящего к прошлому, пытаясь прояснить для себя те или иные моменты. Разумеется, не забыл я и о главном подозреваемом — косматом красноармейце с железным зубом. Но про него Наум Натанович мало что мог сообщить — только свои страхи и подозрения, а их, как известно, к делу не пришьешь.
Когда мы, наконец, закончили, у меня сформировалось некая, пока достаточно туманная гипотеза, которую, тем не менее, требовалось либо подтвердить, либо опровергнуть.
— Я сумел вам помочь? — старик устал, но старался держаться бодрячком. Обильная еда в давно забытом количестве клонила его в сон, и на последние мои вопросы он отвечал, едва ворочая языком.
— Вы — большой молодец, Наум Натанович! — похвалил я ученого. — Отдыхайте! Как говорится, утро вечера мудренее.
Абрамов не заставил меня повторять это дважды и через минуту уже спал, по-детски свернувшись калачиком. Я аккуратно укрыл его и стал собираться. Мне в эту ночь спать вряд ли придется.
Одевшись потеплее, я вышел на улицу и двинул дворами в направлении площади Воровского — теперь навсегда запомню ее нынешнее название.
Опять зарядила далекая канонада. Казалось, дрожала сама земля. Осыпалась последняя штукатурка со стен домов, звенели редкие уцелевшие окна. Интересно, это наши или немцы? Не поймешь.
Уже стемнело, пошел легкий снег, время шло к десяти вечера, а с этого часа и до пяти утра — комендантский час. Милиционеры, призванные следить за порядком в городе, обязательно проверят меня, как весьма подозрительного типа, если я попадусь им на глаза. А у меня ни документов, ни спецпропуска, которые выдавались многим служащим «для прохода по городу в запретное время». Так что лучше двигаться глухими подворотнями, пережидая патрули. Благо, заодно я расспросил Абрамова — коренного Петербуржца об удобных маршрутах передвижения до института. Конечно, слова и реальность разнились, но я помнил будущий Питер, и в целом неплохо ориентировался на местности.