Черными нитями
Шрифт:
Ноториэс. Перевоспитание. Эти два слова неотступно следовали за Рейном всю последнюю неделю. Он и сам шептал их себе каждую секунду.
После шестнадцати лет тех, кто совершил преступление и послушал демона, отправляли в тюрьму, на рудники или казнили. Всех до шестнадцати Церковь передавала в Инквизицию на перевоспитание. Это давало шанс.
Только выживали не все.
А если выживали, всю жизнь носили клеймо и печальную славу ноториэса — говорящего с демоном, преступника.
— Отец, прошу, — Рейн повторил за матерью.
Он не отводил глаз от Чёрного
Смирение и послушание всегда давались через боль. Церковь учила этому.
— Отец, — ещё тише сказал Рейн и умоляюще посмотрел на него.
Тот вплотную подошёл к сыну и процедил сквозь зубы:
— Думаешь, я ничего не видел? Твоих разбитых рук, синяков? В драке виноваты оба, это верно, но кто-то всегда наносит удар первым. Я видел, что твой демон силён, однако верил, ты стараешься усмирить его. Я позволил тебе присоединиться к Церкви так рано, и ты ведь старался, я видел. Но что же пошло не так?
Впервые в жизни Рейн услышал в голосе родителя нотки отчаяния. Отец запихнул руки глубоко в карманы пальто и продолжил:
— Рейн, мне было нелегко выносить приговор.
Он едва не заорал. Нелегко? Так зачем же он его вынес? Судьбой детей распоряжался глава местной Церкви. Отец мог озвучить другой приговор, это в его силах. А выбрал перевоспитание. И теперь перед сыном появилась простая развилка: умереть или стать изгоем.
— Рейн, это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты стал хорошим человеком…
На глазах у матери появились слёзы, и она отвернулась.
— …Раз ты не смог усмирить своего демона, тебе помогут это сделать.
— Арджан, прошу, во имя Яра! — снова взмолилась мама. — Ему всего тринадцать, он же не выживет!
— Как не выжил тот мальчишка? — холодно спросил отец.
Перед глазами снова появился образ: Оксандр оседает, а затем из его виска течёт кровь.
Рейн задрожал, упал на колени и взмолился:
— Прошу, отец, вынеси другой приговор! Я клянусь, что больше никогда не послушаю демона! Я научусь смирению, я буду во всём слушаться, я…
Отец рывком поднял Рейна, встряхнул за плечи и процедил сквозь зубы:
— Кто падал сам, тот и встанет сам. Ты должен был раньше подумать о том, что делаешь и кого слушаешь. Теперь выход всего один.
Отец развернул его сильным движением рук и подтолкнул.
Рейн замер перед дверью Чёрного дома, а затем сделал шаг вперёд.
Глава 2. Инквизитор
Рейн замер перед дверью Чёрного дома, а затем переступил порог. Прошло уже восемь лет, но этот шаг через порог до сих пор давался с трудом, как тогда, в тринадцать.
Он быстро поднялся до третьего этажа, пронёсся по пустым коридорам, рывком открыл дверь и, не здороваясь и не глядя на присутствующих, сел на углу стола. В нос ударил тяжёлый запах дешёвых сигарет и пота.
По привычке Рейн первым делом обратил внимание на окна и двери — профессия велела быть готовым ко всему.
Теперь стены были оклеены обоями, имитирующими дубовую обшивку. Вдоль одной из них тянулся ряд картин: битва с демонами, победа Яра, побег на Кирийские острова — ничего нового. Посреди стоял прямоугольный стол с резным краем, а рядом — кресла, обтянутые чёрной тканью.
— Эй, ноториэс, — слева послышался хрипловатый голос Ирта.
Рейн скользнул ленивым взглядом по соседу и отвернулся. Все инквизиторы, как и он, сидели в чёрных масках, закрывающих нос и подбородок. Лиц некоторых он даже не видел никогда, но узнавал товарищей по глазам, походке, привычным позам.
— Опять выдумали чёрт знает что. Только привыкли к одному, а тут другой, здравствуйте. — Ирт наклонился к нему. Голубые глаза выдавали, что белобрысый улыбался. — Ну, поглядим. Не будет ничего хорошего, скажу я! Хотя тебе-то что терять, ноториэс.
Рейн, держа руки под столом, быстро показал средний палец. Этот жест он заучил с детства. В него вкладывали многое: и пренебрежение, и злость, и равнодушие.
Рейн поочерёдно посмотрел на присутствующих. Ну как к ним испытывать что-то ещё? Инквизиция выполняла самую разную работу: она была одновременно карающим оружием в руках Церкви, помощником Гвардии в делах, где её «благородству» не оставалось места, верным слугой Совета в борьбе против врагов государства. Все отделения Инквизиции объединяло одно — в народе их не любили ещё больше, чем Церковь.
И если верхушка пользовалась хоть толикой уважения, такие, как Рейн, Ирт и другие практики в приёмной, о нём позабыли. Они просто выполняли грязную работу и уже давно перестали верить, что это во имя правильного дела.
Рейн представил лицо отца, если бы тот увидел, с кем работал сын, и ухмыльнулся. Ирт, сын шлюхи, был мастером пыток. За ним сидел Ансом, который каждый день начинал с литра вина, — с этим заговорщиком никто не мог сравниться. Затем Дирейн, бывший бродяга, — он знал, как убить человека так, чтобы никто не узнал убийцу и причину смерти. Ноториэс отлично подходил этой пёстрой компании.
Только один выбивался из неё: Анрейк Т-Энсом, мальчишка из благородного рода, которого отец заставил начать путь с самых низов.
— А знаешь… — продолжил Ирт, похрустывая пальцами, но тут дверь распахнулась, и он резко замолчал.
В приёмную быстро залетел Энтон Д-Арвиль — новый глава Третьего отделения, — прошёл через комнату, оставляя за собой запах табака, и сел за стол.
Рейн задумчиво потёр подбородок под маской и оглядел вошедшего. Лет тридцати-тридцати пяти на вид. Он оказался высок, крепок, хотя фигура уже начала грузнеть. Серые волосы аккуратно зачесаны, лицо выбрито, костюм — идеально сшитый. У Энтона были строгие благородные черты, но беспокойный бегающий взгляд так и выдавал его настоящий характер.