Черный алмаз
Шрифт:
Е. Винокуров приводит далее целый список (который без труда можно было бы удвоить или утроить) замечательных метафор, выписанных из стихотворений Коренева. Однако, как мы помним, у нашего автор; есть стихи и вовсе «безобразные», где простое сочетание обычных слов воздействует не менее сильно, чем самая изысканная метафора (например, стихотворения «Мина», «Атака»). Дело, в конце концов, не в наличии или отсутствии метафор. Говоря в целом о творчестве А. Коренева, Винокуров утверждал: «Бесспорно одно — это настоящие стихи. Слишком много в них действительной боли, опыта, всего — и горького и радостного». И — делал вывод: «Не так-то много сегодня поэтов, творчество которых было бы столь подлинно самобытным, как творчество Коренева». К сказанному в 1979 году добавить
Техническая сторона многих стихов Коренева искушенных в стихотворческом ремесле читателей может повернуть в изумление. Ритмические сбои, смещение размеров, пустоты в строке вызовут у таких читателей раздражение. Ощущение первого наброска, черновика заставит их отвергнуть не один текст. Но эта же «корявость» у других читателей вызовет ощущение первозданности, сейчас рожденности. «Корявость» ученика и «корявость» мастера — разные вещи. Вспомним «небрежение словом» (Д. С. Лихачев) у Достоевского, вспомним знаменитую «корявость» стиля Толстого («Вы думаете, Толстому легко давалась его корявость? Он 20 раз переделывал, и на двадцатый получалось, наконец, коряво», — говаривал русский классик).
У Коренева есть своя строка — к ней нужно привыкнуть, и не спешить мерить ее на общий аршин
Рассудочных, головных, чисто смысловых стихов у Коренева мы почти не найдем. Красота мысли, логики не представляется ему самоценной. Она обязательно должна дополняться красотой чувства и красотой слога (Лев Толстой называл такие стихи «рожеными» и писал Фету, что они ему нравятся больше всего). Кажется, что автор поставил своей задачей разбудить у читателя все пять чувств, создать иллюзию полного жизнеподобия. Во всяком случае, зрение, слух, обоняние — постоянные «рабочие инструменты» поэта и — соответственно — читателя стихотворений Коренева. Звуковой образ, возникающий одновременно со зрительным, — излюбленный кореневский «конек»: поэту под силу передать и «шум тишины», и пение птиц, и грохот негритянских барабанов. Некоторые стихотворения настолько музыкальны, что, читая их, как ноты, можно сыграть сонату. Эти стихи хочется читать вслух и не проглатывать слова, а подольше подержать на языке иную «вкусную» строчку-леденец, как, например, эту: «две коленки крепче репки». Стихотворение «Темные кони» не просто все построено на звукописи («Их не видно. И лишь (слышат уши) Шорох тел, как мешок неуклюжий, Ворохнется там или тут...») — звук у Коренева (не от опыта ли разведчика это?) обретает подлинные права гражданства и способен воссоздавать целостный образ:
Хорошо как! Запомню все это, И в ушах унесу, не в глазах: Ночь. Тепло. Тишина. Планета, Где две лошади бродят в овсах.Передать настроение, знает каждый поэт, гораздо труднее, чем сообщить мысль (даже самую замечательную). Кореневу это чаще удается, чем не удается.
Метафорика же Коренева всегда неожиданна и... естественна. В его метафорах и сравнениях нет вычурности, они всегда словно напрашиваются сами собой. Вот, например, Коренев пишет в стихотворении «Морские лилии»:
Лишь лилии — лебеди леса — Доходят до самой воды. . . . . . . . . . . . . . . . . . Как берега чуткие уши, Они на безлюдье растут...Здесь как бы нет «выдуманности»: ведь так и есть... Или в другом стихотворении:
Свежесть леса, как удар кулака, В нос шибает озоном,Точность,
«Превозмогая обожанье», смотрит поэт на мир и не устает удивляться. Чему? Ну, хотя бы тому, что «хруст белого снега под каблуком — как будто яблоко ест ребенок», или этому
Последним одиноким рейсом Трамвай, Как рыжая лисица, Бежит, принюхиваясь к рельсам...Многие стихи Коренева могут заслужить упрек в описательности (например. «Спанье», «Отбытие», «Днем буранным»). Но кто и когда объявил описательность смертным грехом поэзии? Ведь для поэта описать мгновение — значит вырвать его из плена небытия. Литература — служба Памяти.
Живописность, картинность, наглядность — подлинная страсть Коренева. Понятна его любовь к Есенину: фотографическая карточка полузапрещенного в 1939 году «певца упадничества» — это был «символ веры» молодого поэта.
Вот как начинается стихотворение «Апрельский гимн»:
Ларинголога огромным зеркалом Солнце вспыхивает, глядя в горло улиц — Что охрипли от парного пекла...Это — в и д и ш ь. Как видишь и такую, например, картину, набросанную всего несколькими штрихами:
...из колясок псы торчат, Как идолы острова Пасхи.(«Колесный транспорт»)
Коренев — мастер зрения. Когда нужно, поэт создаст графические изображения, работая линией, но гораздо чаще он использует цвет. Причем не полутона и оттенки, а насыщенные основные цвета. Так, в стихотворении «Мы идем по ничейной земле» (1943) необычайно — до жути — живописны образы войны и смерти:
Белой бабочкой около дула Нестерпимо забьется огонь Ночь как море. И берега нет. И ракеты химический свет Повисает: все поле, подробно, До воронок, до шелковых трав , Изменив своей синькою ровной, Словно жизнь у него отобрав...Не случайно первый сборник Коренева (редактором которого был Михаил Светлов) открывался стихотворением «Маляр» (1944), где были строки:
Белит маляр, покуда краски хватит! Весь белым, синим перемазан день. И мне бы В ветре, грубом и сыром, Торчать таким веселым маляром! И мне б владеть, поднявшись на леса, Цветами радуг, целым миром новым: Зеленым, синим, розовым, лиловым! Покуда черным не зальет глаза.