Черный Август

Уилльямз Тимоти

– Слишком сексуальный голос для домработницы. Акцент вроде латиноамериканский.

– Займись-ка лучше своими делами.

– Как вам будет угодно, комиссар. А домой вам я звонить больше не буду.

Тротти откинулся на пассажирском сиденье.

– Это тебе Ева сказала, где меня искать?

– Ева-домработница? – Пизанелли пытался подавить улыбку. – С такой домработницей и я бы не прочь познакомиться.

День клонился к вечеру, но было еще очень жарко. Леденцы у Тротти кончились, и его слегка подташнивало. После сладкого чая синьоры Изеллы осталось горькое

чувство. Теперь Тротти охватила усталость; ему хотелось закрыть глаза и уснуть. Но когда за рулем сидел Пизанелли, он предпочитал глядеть в оба. С регулярными интервалами мимо них проносились огромные щиты, выстроившиеся, словно охранники, вдоль рисовых полей и рекламирующие продукцию городских скорняков и кастрюли из нержавеющей стали.

Купол собора и обстроенные лесами башни на площади Леонардо остались позади на западе.

Пизанелли включил радио и настроил его на станцию, передававшую классическую музыку. «Борис Годунов». Когда автомобиль проезжал под каким-нибудь мостом или катился вдоль высоких кирпичных заборов, музыка пропадала.

Они добирались в Гарласко проселочными дорогами. Время от времени Пизанелли обгонял велосипедистов и грузовики с уединенных ферм.

– Спасибо тебе.

– За что, комиссар?

– За то, что заехал за мной. От этого Боатти меня уже начало мутить.

– Но настроен он, кажется, очень дружелюбно?

– Боатти хочет писать книгу.

– О чем?

– О работе полиции.

Пизанелли захохотал.

– И поэтому он вас разыскал?

– Ему хочется написать о смерти Розанны.

– А я думал, что он журналист. – Пизанелли взглянул на Тротти. – Похоже, он вам не нравится?

Они ехали по однообразной сельской местности. Над полями, между землей и небом, висела тусклая дымка. Летняя зелень начала уже буреть. Тротти не мог отделаться от чувства, что дождя вообще никогда больше не будет. Глобальное потепление, дыра в озоновом слое…

Жара, и в самом деле, стояла невыносимая. Веки у Тротти отяжелели. Он опустил стекло в надежде устроить сквозняк.

Сильно пахнуло навозом, и от этого запаха Тротти взбодрился больше, чем от слабого дуновения ветерка.

– Почему он вам не нравится?

– Он жалеет, что Розанна умерла слишком глупо.

– Но, вне всякого сомнения, он был сильно к ней привязан.

– Пиза, а ты никогда не замечал, что самые гуманные и благородные убеждения исповедуют марксисты и благочестивые христиане – люди, которые, как правило, отличаются крайним эгоцентризмом?

– Боатти, как и Итальянская коммунистическая партия, давным-давно перестал быть марксистом.

– Похоже, он не слишком-то опечален смертью Розанны.

– У иных и мать умрет, а они и не всхлипнут. Но это же не значит, что они совсем не страдают.

– Весьма глубокое наблюдение.

– Благодарствую за сарказм.

Тротти повернул голову и взглянул на Пизанелли:

– Хорошо, что ты меня оттуда вытащил. – Он положил руку на плечо Пизанелли. – Хотя не уверен, что начальник квестуры будет от этого в восторге.

– У него есть дела и поважнее, чем вести за мной слежку. –

Пизанелли пожал плечами. – Город вымер, и я, как и все порядочные люди, могу позволить себе небольшой отпуск. Меня звал с собой Чиприани – какие-то нелегальные переселенцы в Маласпине. – Пизанелли убрал с руля руку и сделал непристойный жест. – Да мне-то плевать. Мы пытались колонизировать Африку, а теперь африканцы колонизируют нас. Африканцы, южане и Общий рынок.

– Ты как будто манифест для Ломбардской лиги сочиняешь.

– Не люблю, когда меня заставляют слишком много работать на Меренду, – сказал Пизанелли с горечью в голосе. – Ему не понравилось, когда вчера ночью он увидел нас на Сан-Теодоро вместе.

– Раз тебе не по душе южане, в полиции тебе делать нечего.

– А денек-то что надо, комиссар. И дождя опять нет. Город вымер, кроме Меренды и его приятелей из отдела убийств. – Пизанелли махнул рукой в сторону рисовых полей, высохших канав и длинных рядов подпорок. – Давайте лучше наслаждаться путешествием, забудем о квестуре.

– И о прокурорше из Рима с красивыми ногами?

– Лучше расскажите мне о Еве-домработнице, комиссар. У нее ножки хорошие? Она что, бразильянка?

– Да, пора тебе жениться.

Пизанелли хотел было что-то возразить, но внимание его привлек трактор «ламборгини» в облаке пыли. Он снизил скорость и обогнал его, что-то невнятно про себя пробормотав.

– Тебе нужно отдохнуть, Пиза. С женой – не с какой-нибудь девочкой, а с настоящей женщиной. Жена, отдых – и не исключено, что и волосы перестанут вылезать.

– Я уже все перепробовал.

– Ты насчет волос или жены?

– Почему вам не нравится Боатти, комиссар?

– Мне не нравится «Борис Годунов». Русские никогда не сочиняли таких мелодий, как Верди, Леонкавалло или Пуччини.

– Почему вам не нравится Боатти?

Тротти повернул голову:

– Я не говорил, что он мне не нравится.

– Вы что-нибудь узнали от него о Беллони?

– Он и впрямь хочет писать книгу о работе полиции.

Пизанелли улыбнулся:

– А что, собственно, знает комиссар Тротти о работе полиции? Вы случайно не сказали ему, что он мочится против ветра?

– Скорее всего, у Розанны Беллони действительно был любовник, – любовник, которого она, сама того не ведая, делила с сестрой. Южанин, положивший глаз на состояние семейства. А синьор Боатти в данный момент находится в начальной школе Джероламо Кардано, пытаясь что-нибудь разузнать об этом человеке. Человек этот некогда там тоже преподавал.

– Любовник? – Улыбка медленно сошла с лица Пизанелли. – Деньги Розанны после ее смерти переходят к ближайшим родственникам – Марии-Кристине и другим ее братьям и сестрам.

У Берегуардо они повернули налево, и через несколько минут машина загромыхала по мосту через По.

– А знаете, – сказал Пизанелли, – если, как утверждает доктор, Розанну Беллони убили в воскресенье днем, то во всем доме тогда никого не было.

Тротти взглянул на Пизанелли.

– О точном времени смерти с уверенностью можно говорить только после вскрытия.