Чёрный беркут
Шрифт:
Он перевел все, что сказал, на русский язык для Логунова. Тот сразу оценил предложение, оценил и то, насколько хорошо председатель поселкового Совета знает участок заставы.
Большинство нарушений происходит на левом фланге участка. Движение нарядов по линии границы до сих пор демаскировано. В некоторых местах маршрут проходит прямо по хребту. Приходится преодолевать тяжелые подъемы. Тропа, которую Яков предложил сделать проходимой для лошадей, сократит время движения нарядов на полтора — два часа. Прокладывать ее удобнее
Зная теперь, о чем идет речь, Логунов внимательно наблюдал, как жители поселка воспримут предложение председателя.
— Это — один заяц, которого мы убьем, — продолжал Яков. — Сделаем тропу проходимой для ишаков и верблюдов, поставим в горах пресс, будем сено прессовать и с Асульмы тюками спускать. Вот вам второй заяц. А сено, сами знаете, главное наше богатство. Сеном и дровами только и отмахаемся от долгов. Что осенью не вывезем, заскирдуем, весной увезем. Весной овцы и коровы дадут приплод. Сена потребуется еще больше. Так что, как только закончим с кяризами, снег сойдет, сразу и за тропу возьмемся. Дело нужное.
На этом митинг закончился. Все вышли из клуба, но долго еще не расходились, обсуждая предложение Якова. В это время донесся знакомый стук колес. Из-за поворота дороги, скрытого глинобитным домом, показался медицинский возок, на облучке которого сидела Светлана рядом с сопровождавшим ее пограничником. Едва подъехав к клубу, она соскочила на землю и, расстроенная предстоящей разлукой с людьми, к которым привыкла за время работы здесь, радушно отвечала на их приветствия, еще не замечая стоявшего вполоборота к ней Якова.
Он почувствовал, что бледнеет от напряжения. Логунов с удивлением посмотрел на него, не понимая, в чем дело. Совсем близко показалась физиономия Барата. Почуяв неладное, Барат быстро оглянулся, соображая, как помочь Ёшке. Он смотрел своими выпуклыми, масляными глазами на Светлану, причмокивал красными губами, прятавшимися в черной бороде, и никак не мог ничего придумать. Выручил Барата толстяк Мамед Мамедов:
— Что ты, Барат, все смотришь и смотришь на доктора? — сказал он по-курдски. — Все равно тебе в медпункте чаю не дадут.
— Ай, Мамед, — тут же возразил Барат. — Когда конь идет по дороге и видит замечательный клевер, он знает, что ему не дадут, а все равно смотрит.
«Чтоб тебя разорвало с твоими остротами», — подумал Яков. Но Барат отпускал шуточки на курдском языке. Ни Светлана, ни Логунов его не понимали, зато все остальные отлично разобрались, в чей огород камешки. Яков, чтобы не выдать себя, до боли стиснул зубы.
— Хороший хозяин, — глянув на Барата, сказал он, — того коня под пузо кнутом, чтоб про клевер и думать забыл, а как надо телегу вез.
— Ай, Ёшка, ай, дугры! Ай, правильно! — воскликнул Барат. — Приходи, дорогой, ко мне. Для хорошего коня самый лучший кнут выберу, от всех болезней лечит!
Снова —
Надо было как-то объяснять это веселье.
— У Мамеда на сенокосе живот болел, аппендицит был, — сказал Кайманов, обращаясь к начальнику заставы. — Светлана Николаевна его лечила. Вот Барат и шутит: кто, мол, теперь будет Мамеда лечить, если она уедет?
Логунов задержал на Якове долгий взгляд, ничего не сказал.
«Наверное, понимает по-курдски», — подумал Кайманов. Ему стало невыносимо тяжело. Хотелось куда-нибудь уйти, остаться одному, и в то же время страшно тянуло хотя бы еще две-три минуты побыть здесь, видеть Светлану.
— Ну как насчет тропы? — обращаясь ко всем, крикнул Яков. — Решено? Значит, с кяризами закончим, за тропу примемся?
— Слушай, Ёшка. Все сделать не успеем. Ни тропы, ни сена не будет. Лето потратим на тропу, а когда сено косить, за овечками ходить, хлеб убирать? — Это сказал Асахан Савалан.
— Не беспокойся, Асахан. У ремонтников в запасе есть аммонал. Где надо, скалы будем аммоналом взрывать. Вручную тесать — гиблое дело. Тропу будем прокладывать не только всем поселком, пограничников позовем, дорожных рабочих уговорим...
Светлана, казалось, не слушала этот разговор. Дела поселка теперь ее не интересовали. Она была задумчива. Немыслимо трудно держаться непринужденно, когда десятки глаз следят за каждым словом или жестом.
— Вот вы и уезжаете... — с трудом выдавил из себя Яков.
— Как не уезжать, когда вы медицину игнорируете, — с невеселой усмешкой проговорила Светлана. — Лечиться не хотите. Наверное, на собрании ни о родильном доме, ни о детских яслях, ни о медпункте ни слова не сказали.
— Ну что вы так, да еще при народе? Подумают, что и правда я медицине враг!
— Но и не друг... Прощайте, Яков Григорьевич. Счастливо оставаться!
Она не подала ему руки, может, потому, что ее тут же обступили со всех сторон женщины, подошли мужчины, стали наперебой приглашать приехать на Дауган. Видно было, что и ей жалко уезжать отсюда — все-таки несколько лет прожито вместе, привыкла. Всякое было — и хорошее, и плохое, больше хорошего. Яков ждал, что она обернется, скажет еще хоть одно слово. Но не дождался. Она легко поднялась на облучок своего возка и долго еще махала рукой провожающим, так ни разу и не посмотрев в его сторону.
Хотелось остановить ее, задержать. Но что он мог сделать? Светлана — мужняя жена. Куда муж, туда и она. Да и муж у нее такой, что на десять голов выше его, Якова, хоть и ростом мал. Надо было раньше поехать на заставу, встретиться, поговорить. А что толку? Может, она с ним и говорить-то не хочет?
Он не верил, что Светлана всерьез рассердилась на него за то, что произошло в бараке. Но судя по всему, она и правда разочаровалась, ошиблась в нем. Он для нее больше не существует: Федот, да не тот.