Чёрный беркут
Шрифт:
— Не позову, Яша!
Он глотнул слюну, с шумом перевел дыхание. Что слова? Пустой звук. Главное — она здесь, рядом, не ушла, не хлопнула дверью. Значит, любит, значит, он ей небезразличен. Только бы снова не оттолкнуть ее грубостью.
— Разденься, выпей чаю. На дворе холодно.
— Здесь тоже холодно.
Она все еще настороженно следила за каждым его движением.
— Для тебя грел, — сказал он.
— Плохо грел. Позови Петю, повозочного, он тоже замерз.
Выглянув в окно, Яков увидел, что возок подъезжает к бараку. Через две-три минуты войдет повозочный,
— Света... Люблю... Не могу без тебя, — с болью произнес он. — Не бойся меня, плохого не сделаю, только скажи, что не гонишь, не презираешь...
— Любишь?.. Ты себя больше всех любишь. Кому она нужна, такая любовь?
— Я тебя по-хорошему люблю. Жизни мне без тебя нет.
Светлана молчала. Он слышал, как за дверью тарахтят по камням колеса, покрикивает на лошадь повозочный, которого Светлана назвала Петей. Донесся негромкий окрик: «Стой! Тпру! Куда тебя несет?»
Светлана молчала.
— Света!..
— Умерло все во мне, Яша. Ты не виноват, — предупреждая его возражения, спокойно сказала она. — Какой есть, такой есть.
— Это какой же я есть?
Гнев и обида захлестнули Якова. Сузившимися глазами, раздувая ноздри, он смотрел на Светлану, готовый отплатить грубостью.
Неожиданно Светлана подошла к нему, сунула руку за борт полушубка. Перед его лицом появилось карманное зеркальце.
— А вот такой! — сказала она.
Он на мгновение уловил свое отражение: лицо было таким свирепым, что впору Шарапхану хребет ломать. Он отстранился, как будто его ударили. Словно сквозь сон услышал ее голос:
— ...С Ольгой что хочешь делаешь. Со мной тоже так хотел. А так нельзя. Любить надо красиво, Яша...
Яков с трудом перевел дыхание. Больше всего его возмущал убийственно-спокойный тон Светланы. Она читала ему мораль. Да как она смеет? И в то же время он понимал, что именно необузданность его нрава отталкивала ее. Взглянув на Светлану, поразился бледности ее взволнованного лица.
— Как жалко, что ты не можешь понять меня, — встретив его взгляд, с душевной болью воскликнула Светлана. — Ты не знаешь, что такое женщина. Мы должны нянчить детей, отдавать им всю душу, ласку, любовь. Где мы это возьмем? Кто даст нам красоту жизни, чтобы мы могли передать ее детям? Мы должны получать ее от вас, мужчин. Вам дано природой больше силы, с вас больше и спрос. Существует огромный мир красоты, но он, видно, не волнует тебя. Ты, наверное, не читал «Алые паруса» Грина — книгу о самом главном, о красоте и доброте души человека. Ты не можешь сказать, что видел в последний раз в театре...
— Насчет театра могу сказать, — облизав сухие губы, глухо проговорил он. Светлана, ожидая грубости, испуганно замолчала. — В нашем театре я видел, — напряженным до предела голосом продолжал он, — стык с участком заставы Пертусу, где убили Бочарова и Шевченко. И еще прорыв вооруженной банды Шарапхана. Конец этого спектакля ты знаешь...
Яков был взбешен. Как можно вести разговоры о красоте, когда чуть ли не каждый день приходится драться с врагами.
— И все-таки, Яша, я права. Ты по-своему тоже прав, но моя правота шире,
— Ну хорошо. Я, как ты говоришь, не понимаю красоты жизни. Но ведь Федор-то не такой? Почему же он тебе не подходит? Чего ты хочешь, чего требуешь от людей?
— Я сама не знаю, Яша... Федор — прекрасный человек, умный, многое умеет, распутывает такие дела, что не уважать его нельзя. Но у меня чувство, будто женился он на мне лишь бы жениться. Любовь надо растить и беречь, как большую ценность. Любимые должны служить друг другу. Он служит только границе. Не знаю, может быть, я не права, слишком многого требую, но вот здесь у меня пусто, — приложила она руки к груди. — Никто не наполнил мне душу, и мне очень плохо и горько от этого.
За дверью послышалось шарканье веника о валенки.
— Света!..
— Об одном прошу: не преследуй меня, не ломай мне жизнь.
— Но ведь ты сама ехала ко мне, ты любишь меня...
— Да, ехала с тайной мыслью быть с тобой. Но... — Она помолчала. — ...Тебя испортила власть над людьми. В поселке — председатель, на границе — гроза бандитов. Кажется, море по колено. Такой, как сейчас, ты мне не нужен! Будешь домогаться, уеду к родным в Россию.
— Света!..
Дверь распахнулась, в барак вошел повозочный.
— Ой, как здесь тепло! — весело сказал он. — И чай на столе! Здравствуйте. Я говорю Светлане Николаевне, давайте заедем. А она: «Нет там никого». Как же нет, когда из трубы дым идет? Сюда, что ли, поставить?
Он стал доставать из вещевого мешка, который держал в руках, хлеб, сало, сахар.
— Давай располагайся, — кивком указав на стол, сквозь зубы процедил Яков. В одно мгновение он всеми силами души возненавидел этого Петю. Стараясь скрыть свое лицо, наклонился к печке и, распахнув дверцу, бросил в огонь полено. Спустя минуту, справившись с собой, спокойно сказал: — Чай готов... Садитесь, погрейтесь на дорогу.
Опустошенный, уничтоженный сидел Яков во время молчаливого чаепития. Ему было безразлично, что о нем могут подумать. Да и кому думать? Светлана уедет, будет жить в городе, повозочный вернется на заставу Дауган. А что может сказать повозочный Петя о председателе поселкового Совета Кайманове? Только то, что Кайманов — угрюмый и неразговорчивый человек, даже жену начальника заставы Карачуна, с которым проработал бок о бок столько лет, и то не мог встретить и проводить как следует.
«Только духовная красота делает человека человеком. Тебя испортила власть...» — мысленно повторял он слова Светланы.
Правда ли это? Если правда, то когда это произошло? Почему он сам ничего не заметил и никто ничего ему не сказал? А может, Светлана говорит это лишь из-за женского самолюбия? Вместе с тем он чувствовал, что разговор шел всерьез, в чем-то главном Светлана, очевидно, права. Она еще здесь, не все потеряно, ее можно вернуть. Достаточно обнять, привлечь к себе, и она затихнет у него на груди, как затихает в таких случаях Ольга. Но Светлана не Ольга. Она не скрывает своих чувств и в то же время расстается с ним. Почему?..